— О, нет! — воскликнул Ганс. — Он умный и осторожный. Его надо убедить, потому что без него тебе не поверят. Повлияй на него…
— Попробуем договориться с ним без Лили, — сказал Похлебаев. — Не справимся с ним, тогда ее попросим.
— Я даже думаю, что и старуху надо с ними отправить, — высказал свое предположение Ганс.
— А может быть, оставим ее заложницей? — в свою очередь осторожно высказался Похлебаев.
— Боюсь, что это вызовет настороженность партизан, — сказал Ганс.
— Ну, тогда черт с ней, — махнул рукой Похлебаев.
— Я устала от вашей торговли, — проговорила Лиля. — Пойду прилягу на часок.
Ганс и Похлебаев облегченно вздохнули.
Когда во дворе послышался скрип колес, Ганс вместе с Похлебаевым встали и встретили старика в сенях. Он не стал распрягать лошадь, решив, что сначала надо поужинать. Нисколько не удивившись встрече, Тихон Федорович вошел в комнату и, кряхтя, сел за стол.
— Крошки хлеба во рту… — начал было он, но его перебил Ганс:
— Смерть рейхскомиссара показала, что пока мы, немцы, вместе с вами не объединимся против бандитов, не объявим им войну, мы спокойно жить не можем.
Похлебаев перевел Тихону Федоровичу сказанное.
— Так ведь объявили уже, — ответил старик, — кругом горит.
— Времена такие, Тихон Федорович, — проговорил Похлебаев, — что надо всем нам идти на риск.
— Надо гасить огонь, — продолжал Ганс. — Я, вы, Николай, Лиля, все дунем: «Пфу!» — и партизан не будет. Мы с тобой, «хозяин леса», теперь одна семья, и внук у тебя скоро будет…
— Это я понимаю, — отвечал Тихон Федорович. — Но народ не сдуешь.
Разговор шел долго. Тихон Федорович ел медленно, Похлебаев переводил ему все, что говорил Ганс, сам высказывал свои суждения, и когда, наконец, Тихон Федорович равнодушно спросил, что же он должен сделать, и Похлебаев перевел его вопрос Гансу, последний привскочил на стуле и, размахивая руками перед лицом лесничего, воскликнул:
— Ничего не делать, ничего! Только уйти к партизанам.
— К партизанам? — переспросил старик, вставая из-за стола. — Они же, господин зять, меня повесят…
— Зачем им тебя вешать? — горячился Ганс. — Ты им соль повезешь, мешок соли! А соль сейчас дороже золота.
— Да соль-то они еще и не возьмут, — возражал Тихон Федорович, — подумают, что отравленную привез… и повесят, на осине повесят. Они ведь знают, что я вам, господин офицер, и вашему фюреру верой и правдой служу, что моя дочка с вами путается… ну, или там замуж за вас собирается… все равно. Повесят — и крышка.
— Ты скажешь партизанам, — учил лесничего Ганс, — что соль не отравлена, и… ам, ам — в рот себе положишь. А партизан тебе суп несоленый нальет, скажет: ешь! — ты посолишь и съешь. Они тебе и поверят.