— Роман в письмах… — хмыкнул Ольховский.
— Да-да: дорогие сердцу письма, священные реликвии любви, лежали в том же ценнейшем портфеле, и поскольку он ни за что не расстался бы с ними, это выдвигается как аргумент в защиту того, что портфель потерялся случайно!
Неслыханно, невозможно. Не было такого случая, чтобы офицер флота украл на корабле…
— Святые времена.
— …денежный ящик опечатывается командирской печатью.
Флотская ревизия передает дело по команде. Командующий дело закрывает своей властью и передает в суд офицерской чести. Собирается суд офицерской чести и выслушивает нелепицы и клятвы Шмидта. И постановляет: минимум, что можно сделать — не для спасения чести, по чести надо застрелиться, но хоть для какого-то поддержания приличий, — это Шмидту самому подать рапорт об увольнении с флота.
Рапорт подписан, и Шмидт поселяется пока на своей береговой квартире. (Заметь — и денег на приличное чину жилье офицеру хватало!)
А в проигравшей тем временем войну стране социалистам не терпится делать скорей революцию. Ломать — не строить. Сытые и хлопающие к обеду чарку матросы «Очакова», разболтавшиеся под командой либерального Шмидта, столь занятого своими любовными и денежными делами, устраивают себе в качестве ночного клуба судовой комитет. Сами, значить, эта, править будем! Пролетарий-матрос важнее дармоеда-офицера! Вот тока беда — править ни хрена не получацца. А кого б нам, робяты, позвать? А позовем-ка мы нашего Петьку, Петра Петровича то есть, — он человек добрый, понимающий и на фоне офицерья в доску свой. Классово, конечно, чужд, но пока как раз пригодится. Слушали-постановили, вынесли резолюцию… у-у, суки, откуда еще все пошло: начинаем восстание, все к нам присоединяются, и выйдет отличная новая жизнь.
Направляют депутацию к Шмидту. Рисуют ему картину. Что же он — хватается за пистолет? Усовещивает присягой? Объясняет глупость? Наш образцовый офицер — присоединяется! Надевает мундир, возвращается на корабль, самочинно вступает в командование.
Спускается в катер и велит держать к ближайшему на рейде броненосцу — объяснять офицерам преимущества революции и новой жизни: присоединяйтесь, господа!
В катер его скинули с борта с вырванными погонами. Здесь есть нюанс: на увольнение с флота повышали в чине — по традиции и для увеличения пенсии. Добрые, понимаешь, были. Так революционнолюбивый Шмидт не постыдился надеть мундир с погонами капитана второго ранга!
Нет, ты оцени: ему не подают руки, над ним сжалились из презрения — так он надевает погоны, на которые морального права не имеет, возвращается на корабль, который обокрал, и приглашает офицеров других кораблей вместе с ним изменить присяге!