— Три! — неожиданно скомандовал Али-Баба, и троица дружно дернула дорожку на себя. Ноги у Трошкина поехали, он взмахнул руками и грохнулся на пол.
Евгений Иванович Трошкин лежал на полу, закатанный в ковер, — так, что торчала только голова с одной стороны и подметки сапог — с другой. Во рту его был кляп, сделанный из новогоднего подарка.
Хмырь, Косой и Али-Баба, развалясь в креслах, курили профессорские сигары, отдыхали, наслаждаясь определенностью положения. А за окном начинался первый день нового года.
— Вот отсижу срок, и — все! Завяжу! — сказал Косой. — На работу устроюсь…
— Кем? — усмехнулся Хмырь. — В родном колхозе сторожем?
— Зачем сторожем? — Косой совсем не обиделся. — Могу дорожным рабочим. Мостовую класть я умею. Или переводчиком английским.
— Ну, понесем! — сказал Хмырь.
— Сейчас, — лениво отозвался Косой.
— Ай-ай-ай! — зацокал языком Али-Баба. — А если б мы еще и шапку принесли. Доцент кто? Жулик. Жуликов много, а шапка одна.
— Да, — сказал Хмырь, — за шлем бы нам срок сбавили. И куда он его дел — все вроде обошли…
— У-у! Жулик! — Косой легонько и боязливо потолкал Трошкина ногой. — Я тебе говорил: у меня насморк. А ты: пасть, пасть… Нырять заставлял в такую холодину…
— Когда это он тебя заставлял нырять? — спросил Хмырь.
— А когда нас брали… помнишь, пришел: «Я рыбу на дне положил, а ты ныряй»… А мороз был градусов тридцать…
— Постой, постой, — насторожился Хмырь, — чего он тогда про рыбу-то говорил?
— Рыбу, говорит, поймал в проруби, где мы воду брали, и на дно положил. А ты, Косой, говорит, плавать умеешь? У-у-у… — Косой снова потолкал Трошкина ботинком.
— В проруби он шлем схоронил! Вот что! В проруби, и больше негде ему быть! — закричал вдруг Хмырь, осененный внезапной догадкой.
Трошкин задергался в своем коконе.
— Точно!!! — заорал Косой, смотря на него. — Вспомнил, нехороший человек! В проруби он — в Малаховке! Федя, чего ж ты молчал? Во жлоб! Хоть бы записку оставил, когда вешался!
— Пошли! — сказал Хмырь.
— А его? — напомнил Али-Баба.
— Пусть сами забирают, — распорядился Хмырь, — такого кабана носить! Пошли!
К даче подъехал красный «Москвич», из него вылезла Людмила с картонной коробкой, на которой было написано «Керогаз».
— Археологи, ау! — крикнула она. Дача стояла тихая, заснеженная, с темными слепыми окнами.
Напротив лодочной станции Хмырь, Косой и Али-Баба стояли на коленях у проруби и заглядывали в черную дымящуюся воду.
— Нет здесь ни фига, — сказал Косой.
— Там он, — убежденно сказал Хмырь, — на дне. Нырнуть надо.
— А почему я? — заорал Косой, отодвигаясь от проруби. — Как что — сразу Косой, Косой! Вась, а Вась, скажи ему, пусть сам лезет!