«Оба вы, — говорит, — алкаши. Поэтому и губы надуваете одинаково, по-алкашески, осоловело».
То есть взяла и все опошлила.
Я ей говорю: «Ты меня не поняла. Я тебе не про надувание губ говорю, а про то, как нижняя прикрывает верхнюю, и про, может быть, всеобщую заразительность этого процесса».
Она еще заразительнее покатывается. Она полагает, что я ее нарочно веселю. Делать мне больше нечего.
«Ну, с тобой, — говорит она, — давно уже все ясно. Нужна косметическая операция, чтобы губу чересчур не раскатывал. А тот, — это она о Вас, — говоришь, нижней верхнюю покрывает? Это для того, чтобы лишний раз на публике не матюгнуться».
Я только пожал плечами, не называть же ее глупой бабой.
«Между прочим, — расходилась она, — я тут слышала стишок: «России нужен президент — и патриот, и абстинент».
Ну что я тут мог поделать, как сдержаться? Простите, я тихонько, буквально по-родственному приструнил ее: «Не лезь в большую политику, глупая баба! Без тебя там тесно».
Зачем пишу?
Некто пишет для вечности, для гоношащихся пятен впереди, другой — для так называемого «ненасытного общества», третий — для более узкой, щемящей страты, четвертый (и я сочувствую его танталовым мукам) говорит, что пишет для себя, я же последнее время истово пишу для Вас, точнее, Вам, свирепому страстотерпцу власти.
Мои товарищи и жена, не понимая органичность наших с Вами пересечений, поспешили заподозрить во мне комплекс альтернативного властелина.
Я спокойно отбояриваюсь, насколько вообще возможно отбояриваться от усмешливой предвзятости. Я стараюсь объяснить им, что некорректно отождествлять успешного политика с неудавшимся литератором, что дело-то совсем в другом, а в этом — только лишь отчасти. Мои объяснения, которые друзья, естественно, принимают за оправдания, еще более разжижают их веселенькие натуры. Мне кажется, Вам тоже известно, как удушающе черство могут выглядеть преданные, но непроницательные люди.
Пытка состоит в том, что везде и всюду у нас, во всех измерениях и плоскостях, — абсолютные неточности, всюду — подмены, и все и вся подлейшим образом обитает не на своих местах. Я не преувеличиваю, я мучаюсь этим и вижу, что тем же самым мучаетесь и Вы, только — в политическом смысле.
Ваши помощники-метафористы, вынужденные всякий раз драпировать какую-нибудь вскрывающуюся для всеобщего удивления несоразмерность, с досадой отсылают нас к законам эволюции. Они говорят, дайте, мол, срок, и из этой старой жесткой курицы вырастет молодой, пышнохвостый, энергичный павлин. Или — наоборот. Они всегда у Вас говорят наоборот, палиндромами. Пристанут с вопросом: «Скажите, ведь легче дышится? Признайтесь, ечгел?» Легче, ечгел!