Ему становилось лестно оттого, что в толпе все чаще мелькали довольно популярные, телевизионные персоны: некоторые московские питерцы, некоторые столичные беллетристы, модные и немодные критики, гоги и магоги, представительницы женской прозы, отдельные доморощенные знаменитости, тем или иным боком причастные к отечественной литературе. Чувствовалось, что вектор людскому потоку задавали именно заинтересованные пешеходы, конечным пунктом которых значился зал «Октябрьский». Сочинители двигались к цели, как всегда, преодолевая препятствия в виде трактиров и других клоак; отдельные личности по дороге забредали в дорогие кабаки, многие же, отхлебывая пиво из бутылок, переговаривались попросту на остановках и на углах прославленных зданий. До Новочадова, все более важничающего и спешащего, отовсюду доносились обрывки сугубо литературных, милых сердцу разговорчиков:
— Я заканчиваю Книгу подробностей.
— Хочу продать сруб бани с участком.
— Какая симптоматичная смерть!
— Клеврет либерализма — под колесами «мерседеса».
— «Поребрик»? Пошловатое название. Дурной тон кивать на питерскую специфику.
— Кто-кто? Исихаст? Исихазматик! Ха-ха-ха!
— Америку он боялся. Боялся слова лишнего сказать про Америку. Ведь она его облагодетельствовала. Это лучшее место для обывателей. Россию он не любил в открытую, Америку — тайно, подсознательно.
— О ком это вы?
— У него душа, не развитая мучением.
— Да о ком вы?
— Тсс...
— Последнее дно вселенной...
— Нистагм.
— Толстой писал стереоскопически, он изображал предмет таким, каким тот был на самом деле...
— В текущей жизни он может быть вполне порядочным человеком, но оперативная память у него бессовестная.
— До чего договорился Рыжий: они, мол, были уже с Петром и они же двигали реформу Александра Второго.
— Банальное вранье...
— Интересно написать рассказ от лица старухи-процентщицы о последнем визите к ней Раскольникова, о том, как она догадалась, зачем он пришел с деревянным закладом...
— Как послушно умерла Елена Васильевна Мантурова!
— Знаете, всё время крайности: либо космополитизм, либо местечковость.
— Никогда человек не говорил так.
— Таблоиды.
— Ближний — лишний.
— Потенциальная святость.
— Сорокалетние христосики.
— Господь сказал: «Милости хочу, а не жертвы».
Новочадов упивался родной стихией. Он свернул на Лиговский проспект и вскоре увидел наискосок от себя через дорогу невероятное скопление писательского люда на ступенях перед БКЗ «Октябрьский». Впервые Новочадов испугался собственной миссии, похожей на мистификацию. Ему показалось, что народу было значительно больше, чем разосланных приглашений. Новочадов, дабы собрать чувства в пучок, зашел в маленькое кафе, расположенное в цокольном этаже. Здесь ему предложили съесть их фирменную свиную рульку в собственном соку, но он заказал лишь сто пятьдесят граммов водки, стакан томатного сока и бутерброд с семгой. В кафе уже расположились несколько групп смешливых писателей. Некоторым Новочадов кивнул тревожно издалека. Здесь были известные питерские авторы —