— Да, это сумели. Вот камера — суперортикон называется, самая чувствительная. Из неосвещенных помещений может передавать. Хоть из мешка.
— Значит, самая лучшая? Ее и надо всегда брать.
— Да нет, у нее свои недостатки. К сожалению, так в жизни всегда: в этом выиграл, зато в другом проиграл. Нос вытянул, хвост увяз.
— Какой хвост?
— Память у этой камеры слишком долгая. Постоял перед ней человек и ушел. А на экране некоторое время его контур остается. Вроде как дух его. Привидение. Запечатывание называется. Запечатывается изображение. То есть тебя уже нет, а на экране ты еще есть, хоть и еле-еле, бледно. А представляешь, когда много народу, и все двигаются, и от каждого привидение остается? Нехорошо выходит, странно как-то.
— И что же делать?
— А не знаем. Может, ты эту проблему решишь в свое время. А сейчас пока — покачиваем.
— Чего?
— Камеру покачиваем. Чтобы, скажем, пиджак твой все время на одно место не попадал, а слегка двигался, размазывался, а то уйдет он вместе с тобой, а привидение твоего пиджака будет еще секунд пять в кадре висеть. А там уже, может, балерина выступает. Вот самая новая у нас камера — Ка-Тэ сто шестнадцать. Довольно удобная. И картинка, как мы говорим, хорошая... Вот — ручка «буша» — поднимается камера легко... опускается... вот трансфокатор — приближение объекта... укрупнение... можно вручную, а можно автоматически — вот так.
Черное кольцо на ручке стало медленно крутиться, а букет цветов на экране стал наплывать, приближаться, увеличиваться.
КТО ЭТО ТАМ ПРЯЧЕТСЯ?
— Значит, что перед камерой стоит, то она и показывает?
— Да.
— А зачем же тогда человек? Я видел, как за камерой притаившийся человек стоял.
— A-а. Это оператор.
— А зачем он? Камера и без него показывает.
— Он делает, чтобы она интереснее показывала. Что толку, если она стоит, упершись в одну точку, как корова. Ей надо подвижной быть, все самое интересное успеть показать. У хорошего оператора камера, как боевой конь, везде успевает. Видишь, — он показал мне блестящую ручку под камерой, — это руль. Эту педаль внизу нажимаешь, рулем рулишь и едешь, куда тебе надо.
— В буфет бы съездить, за сосисками.
— В буфет нельзя — кабель не пустит, — он показал на уходящий хвост, — а так можно хоть по всей студии разъезжать. Один поет — его лицо показать, второй подхватил в стороне, — и его достанем. Только одно у нас правило — идти за человеком, за артистом. Скажем, пошел Онегин и поет, и мы за ним поехали потихоньку. А просто так камерой водить — самый большой грех. Есть у нас такой работник, Штукин. Он иной раз соскучится и поведет камеру по стульям, по оконным переплетам, по люстрам. А зритель дома сидит и соображает, — к чему ему эти люстры показывают? Видно, неспроста. А это просто Штукин соскучился, решил прогуляться камерой. Так что теперь у нас правило: никаких лишних движений, не понятных зрителю! Идти только за человеком! Это каждый оператор должен усвоить. Если дверь показал или окно, значит, в них скоро человек появится. А если просто так, — нельзя. Как говорится, не ерзай! Но, с другой стороны, всегда надо быть начеку. Например, сидит человек за столом и говорит. Оператор его показывает — аккуратно, ровно. Тот говорил, говорил и вдруг встал неожиданно. И вот в кадре уже не человек, а один только его живот, а все остальное вверх ушло, за кадр, а кто виноват? Оператор. Он к этому моменту подготовиться должен, отъехать с камерой подальше, чтобы, когда этот Ванька-Встанька на ногах окажется, голова его потолок не пробила, то есть, иначе говоря, из кадра бы не ушла...