— Затопленный лес! — сказал Никита. — Давай назад!
— Посмотрим дальше, — отворачивая, сказал я.
Но дальше было еще страшнее. Черный лес уже стоял с обеих сторон. Это было какое-то инопланетное море!
Мы встали на якорь, и скоро стемнело.
Мы вышли на палубу, чтобы закинуть донки. Сначала разговаривали громко, но голоса наши как-то странно звучали среди полной тишины на много километров вокруг.
— Хоть бы комары тут были! — сказал Никита.
Чувствовалось, что он тоже испуган. Вокруг была абсолютная тьма. Мы быстро спустились в каюту, задвинули переборку.
Потом погасили свет, легли спать.
Но я слышал, что Никита не спит.
— Вообще, страшно об этом думать, — прокашлявшись, сказал он.
— О чем? — Я приподнялся, но его не было видно.
— О том, что всего несколько сейчас на земле огоньков... остальное все — темнота.
Потом мы лежали молча.
Среди ночи я вылез на палубу... Давно уже, а может, никогда не видел я столько звезд. Ничего больше не было — только звезды, и я на секунду вдруг почувствовал, что мы летим во Вселенной! У меня закружилась голова, я схватился за рубку...
Красный рассвет среди мертвых деревьев был страшным, словно жизнь на земле уже закончилась или еще не начиналась.
Вдобавок на донке оказалась огромная неподвижная щука (видно, схватившая севшую на донку рыбу). Щука неподвижно лежала, важно занимая всю корму.
— Не нравится мне этот муляж щуки, — сказал Никита.
Мы выбросили ее за борт, она медленно, почти не шевелясь, ушла в глубину.
— Ну, в темпе отсюда! — сказал Никита.
Мы шли по широкому разливу, направляясь к единственному предмету здесь, напоминающему о человеке, — белому бакену вдали. Вдобавок поднялись волны; по стеклу рубки стекала пена, похожая на пену, которой моют окна в апреле.
— Теперь еще муляж шторма, — с досадой сказал Никита.
Вдруг в моторе что-то коротко брякнуло, и сразу из радиатора перед стеклом пошла пузырями ржавая вода.
— Охлаждение загнулось, — топорща усы, закричал Никита. — Якорь!
Он бросился в рубку, вырубил двигатель. Я на коленях стоял на опускающемся, поднимающемся, обдаваемом брызгами носу, спуская тяжелый якорь на цепи. Вот вся цепь вышла, пошла уже ржавая часть цепи, которая никогда не вынималась, оставляющая на воде ржавые чешуйки, но якорь все тянул вниз.
— Нет дна! — оборачиваясь, закричал я.
— Как это — нет? — закричал Никита. — Должно быть!
Я выпустил всю цепь — якорь так и остался висеть где-то в темной глубине — и, отряхивая руки от ржавчины, побежал к рубке.
— Нет! — сказал я.
— Тогда это конец! — усмехаясь, сказал Никита. Он опять лежал, засунувшись под двигатель, и отверткой изо всех сил закручивал стальную проволоку, стягивая головку помпы и охлаждения (кулачки у которой стерлись) с кулачками вращения на валу. Но это было почти безнадежно: расстояние было больше сантиметра.