Что посеешь... (Попов) - страница 69
Ну, тут волнения, конечно, начались, у женщин — слёзы. Главное, вскоре морозы сильные пошли, особенно по ночам, а тёплых вещей никто с собой не взял: все рассчитывали до холодов вернуться.
Говорят мне мои: «Ты начальник нашей сотни, иди к Маркелову (так нашего военного инженера звали), попроси, чтобы хотя бы на пару дней домой отпустил — передохнуть и тёплые вещи взять».
Передаю эту просьбу Маркелову — он начинает кричать: «Это дезертирство! Покидать строительство оборонного рубежа — это преступление!»
Вышел я от него, пересказал всё моим. Молча все разошлись. Но потом, видно, где-то опять собрались. Под утро, уже часов в шесть, будит меня мой заместитель — бледный как смерть.
«Егор Иваныч! — говорит. — Беда! Вся наша сотня исчезла — домой ушла!»
Иду к Маркелову, рассказываю. Он начинает кричать: «Вы знаете, что вам будет за развал работы на оборонном рубеже?! Под суд пойдёте!»
Но связи, на моё счастье, с городом не было там, так что Маркелов пока не доложил никому — меня только разжаловал, в другую сотню перевёл. Потом узнаю: с его заместителем, тоже военным, поеду наутро в Казань, под арест.
Страшная ночь, помню, была — морозная, тёмная. Не спал я, прощался мысленно со своими близкими. Больше всего жалел о том, что сорта свои размножить ещё не успел.
Под утро совсем устал, слегка задремал. Вдруг будит меня мой бывший заместитель — татарин был, по фамилии Валеев — и радостно кричит: «Егор Иваныч! Наша сотня пришла!»
Выскочил из землянки я — гляжу, все наши стоят! Сходили, оказывается, переоделись в тёплое, из еды взяли, кто что нашёл, и обратно пришли.
Ну, радость, помню, была — всю сотню почти перецеловал. Они и мне, оказалось, тёплое принесли, и ещё прислала с ними Алевтина мне мешочек турнепса и мешочек картошки.
Ну, после этого дела веселее пошли, работа поживее. Маркелов ни о чём больше не напоминал: ему, как я понял, этот инцидент тоже выгоднее было не вспоминать.
В декабре мы закончили строительство — уже снег лежал вокруг, — пришли за нами грузовики, повезли обратно.
К счастью, до этих рубежей война не дошла, так и остались они в запасе.
И вот возвращаюсь на станцию я и вижу, что уборочная там полностью провалена: зерновые все — и просо, и рожь, и пшеница — убраны наполовину наверное, остальное оставлено и уже гниёт. Некому почти убирать было, но главное — никто не мог вовремя сориентироваться, команду дать. Меня не было, Косушкин в самом начале войны на фронт ушёл, а вместо него нового назначили — звали его Замалютдин Хареевич, фамилии не помню его.
«Замалютдин Хареевич! — говорю. — Как же так? Люди старались, сеяли, а вы погубили всё!»