! — дерзит Ромка.
Неожиданно все ухмыляются: ох, не любят они своего Зайчика! Кого же любят?!
— Мне нужны абсолютно убойные анализы — иначе я пас! — хрипит Кульнев.
— Ты всегда — пас! — ворчит Грунин.
Что же — и друг друга они не любят?
— Аркадий Сергеевич абсолютно прав, — мягко говорит Алехин. — Иначе мировая общественность нас не поймет.
Ясно. Снова такое задумали, что мировая общественность с трудом может понять.
Лирическую паузу обрывает появление Маркела — в самом живописном его виде: волосы всклокочены, в глазах гной, с рваной одежды капает ржавая вода.
— Может, хватит х...ню молоть — поработаем маленько?
В свободные часы гуляли с Ромкою высоко в горах, спорили до хрипоты — ни до чего другого доспорить не удавалось.
Всем, до последней посудомойки, было известно: совсем другие люди собираются взять власть из ослабевших рук Зайчика. Как гордо говорил Геныч: Цека цыкает, Чека чикает!
— А тебе не жалко его? — спросил я у Геныча.
— Хватит! Нанюхался! — сказал на это свободолюбивый Геныч.
Но, как сказал какой-то умный человек, может быть, даже я: кто борется за свободу, никогда ее не получает. Она может появиться лишь просто так.
— Уж я угощу нашего Зайчика! — усмехается Нелли. — По всем параметрам будет «готов»!
— Ты-то за что его?
— Ни разу после этого даже не поздоровался!
Господи! Сколько злобы в этом маленьком тельце!
— Ну, а не можешь ты его, — лепечу я, — творогом накормить? Спасти?
— Сам ты творог! — презрительно говорит она и резко уходит.
Последнюю ночь мы с Генычем и Ромкой провели вместе: все-таки кое-что связывало нас. И как в дальнейшем нас кинет — все было туманно.
Вероятно, плохо все кончится, как при заговорах и положено.
Геныч, с виду булыжник, кирпич, мог, слегка дунувши, часами Гомера лудить! И многие из нас, «соколов», тоже Гомера уважали — про нашего брата человек писал:
Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одисеев;
Платьев надев, изощренный свой меч на плечо он повесил...
Уходя в увольнительную, часто шутили: «Изощренный меч свой взял?»
После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,
Вышел из спальни, лицом лучезарному Богу подобный.
Всю ночь Гомера читали, пока не
Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос!
— Все! — Геныч резко поднялся, скинул махровый халат. Под левым соском у него открылась надпись, которую он сделал, когда во французский иностранный легион заслан был: «Эль сон тут шосон софт маман!» — «Все суки, кроме маман!» Надо будет и себе сделать такую же, если будет на чем! — Все! — Геныч оделся в хаки. — Цезаря сегодня не станет! Внезапная смерть на унитазе. Анализы соответствуют. А кто захочет вдруг этому помешать, — взгляд на меня, — отправится за ним!