— Подожди, — проговорила я жалобно. — Не так сразу!.. Может быть, существует какой-нибудь ночной музей?
— Есть! У меня дома! — неумолимо произнес Митя.
Некоторая борьба развернулась еще на лестнице.
— Мы греемся... или мы что?
— Мы что, — страстно промычал Митя.
К Марту я испуганно продолжала приходить и, когда он желал этого, позволяла ему провожать себя — но до Гуниного, прежнего дома — и, постояв с колотящимся сердцем на лестнице, летела сюда.
— Может, все же надо тебе... мужу позвонить? — однажды вздохнул Митя.
— Уже! — бодро ответила я. — Вещички-то мои тута — гляди!
— Как-то все больно динамично. — Митя озадаченно-счастливо чесал в затылке.
Однажды я выскочила из подворотни дома, нырнула в образовавшееся рядом такси — и захрипела: сзади мне накинули на горло жгут. Задыхаясь, я косилась в зеркальце: он?.. Он, родимый! Дыхание почти прервалось, но жгут никак не слабел. Обычно мы останавливаемся с ним на самой грани отключки, но я не знала, докуда он пойдет сейчас... Сердится за мою «измену»? Выгнувшись, как только могла, встав ногами на сиденье и светя коленями, как фарами (водитель меланхолично рулил), я достала сзади возбужденно распахнутый рот, забегала пальчиками по мокрому языку.
— Г-гут, Алена... г-гут! — шли мне в ухо горячие хрипы.
В столь неловкой позе я делала все, что могла (он обожал неловкие позы).
— Гут... Алена! — Март буквально задыхался, словно это я душила его. Потом пошли содрогания. Удавка ослабла.
Работая с Гуней — а теперь уже, скорее, вместе с Митей в их Военгидромете, — я стала замечать, что веселые и даже нахальные (особенно в буфете) сотрудники начинают заикаться и бледнеть, когда речь вдруг касается их работы. Я работала в экспедиционном отделе, организовывала их поездки, доставала им железнодорожные и авиабилеты и чисто из вежливости иногда спрашивала: как съездили? Двое так и не вернулись из поездок на испытания, но не было и их фотографий с некрологами, как это бывало в случае чьей-то обычной смерти.
— Нет... это оружие массового уничтожения будет признано немарксистским! — Мите хватало духу еще шутить.
В бывшем монастыре на Ладоге, где «жил» тогда филиал Военгидромета, в часовне, где раньше покойные проводили свою последнюю ночь на земле, был небольшой архив. Там хранились, например, куски танковой брони, пройденные насквозь шаровой молнией, — ее пытались тут «ваять». Институт интересовали те уникальные явления природы, которыми можно воевать.
В уголке стенда лежала слегка оплавленная красноармейская звездочка и рядом с ней табличка, рассказывающая о «необъяснимом явлении природы»: «2 июля 1971 года лейтенант Зорин стоял на обрыве с солдатами и ждал начала надвигающейся грозы, чтобы продемонстрировать солдатам явление молнии и грома. В этот момент молния ударила в звездочку и убила его».