– Свои! – крикнул я, высовываясь в окно.
– Бомжара! – воскликнул невидимый пулеметчик голосом Кащея. – А мы тебя потеряли! Проезжай!
Я газанул, и грузовик, ворча мотором, миновал внешние ворота.
– Ну вот… – пробормотал Саул.
Улыбнувшись, я вылез из тесноватой кабины, замечая Лизаветку, с визгом несшуюся к своему «папуле». Она буквально набросилась на отца, едва того не завалив.
Я огляделся. Фармбои дефилировали по двору, регулярно наведываясь в столовку, где выпивали и закусывали. Кузьмич сразу направился туда и засел надолго. Федор и даже Эдик поспешили за ним, а я сперва дождался хозяина.
– Лиза тебя не зашибла? – ухмыльнулся я.
– Так я ж окреп! – заулыбался Саул. – Выпьем?
– А давай! – махнул я рукой, подумав, что выпить сейчас – самое милое дело.
И мы присоединились к общему веселью. Надо сказать, что далеко не все работники вообще поняли, гулял ли с ними хозяин или он появился потом – «поддали» все хорошо.
А дальше и рассказывать не о чем – пили, да закусывали, да общались в меру сил и потребленного спиртного. До своей койки я добрался в двадцать пятом часу и дрых до самого утра.
«Все хорошо, и даже лучше! – крутилось в голове. – Все хорошо…»
Утром я проснулся поздно, удивившись, что сегундо не скомандовал подъем. Голова после выпитого не болела, да я и употреблял в меру. Главное, чтобы отпустило маленько.
Ну, вроде отошел – вчерашнее уже «подернулось рябью», перешло в область воспоминаний. Я уже не упивался обретенным здоровьем и полноценностью, а привыкал к тому, что нормален, и никаких отклонений за мной не водится.
Эдик, как всегда, выглядел свежим, как огурец, а вот Кузьмич сидел очень скучный и нахохленный, мучимый похмельем. Губошлеп ворочался, вздыхал и тихо матерился. Полторашка оказался самым предусмотрительным – с вечера запасся пивком и нынче поправлял здоровье. Выцедив поллитра, он преисполнился милосердия – протянул пластиковую бутылку Бунше. Тот без разговоров ухватил ее и припал, как ходок в пустыне. Уполовинил содержимое сосуда – и повеселел.
Дверь во двор стояла открытой, и фигура, загородившая выход, сразу убавила свет в бараке. На пороге стоял Саул в одних пижамных штанах – видимо, сегодня сам собой организовался выходной.
– Привет, мужики, – сказал Ручин и присел на табуретку возле моего «лежбища».
Саул был несколько встрепан, но трезв.
– Значит, так, – хлопнул он по коленям. – Я, конечно, жадный, как всякий крестьянин, но и совесть у меня тоже есть. В общем, держать вас тут целый год я не стану, будем считать, что вы свое отработали.
Мужики оживились, Резаный даже сел, хоть рана и беспокоила его.