Побренчав ключами в карманах и поправив свой яркий галстук, он с презрением посмотрел на Робина и спросил:
— Не видели ли вы девушку в полосатом платье?
Робин утвердительно кивнул.
— Я сегодня женюсь, — сказал печально Самуэль. — Это ошибка. Но этого хотят все они: мой отец и ее дядя. Слишком сурово. Это неправда, что я принадлежу к числу местных простаков, которые падки на первую попавшуюся юбку. Я человек с образованием и знаю все, что кроется за пределами этого большого общества, — он описал рукой широкий круг, — в общем-то… ну… вы понимаете, что я хочу этим сказать, мой друг?
Робин отлично понимал, что хотел сказать Самуэль.
— Кажется странным говорить все это вам. Ведь вы человек видавший виды. Мое общество смотрит на вас свысока, дружок, но вы видите многое, вы видите бескрайние пространства Божьего мира…
— Это уж точно, — подтвердил Робин.
Разговор становился задушевнее.
— Возьмите еще папиросу… вот… две. Я пойду…
Робин смотрел вслед удалявшейся изящной фигуре жениха, пока та не скрылась из виду. Он пожалел, что не перехватил у него доллар.
На западе виднелась неясная дымка, заволакивавшая горизонт, — предвестница надвигающейся грозы.
— Может быть, скоро нагрянет, — произнес Робин с надеждой.
Рыжая Борода и маленький жирный человек ненавидели дождь.
Мистер Файфер был рослым, не лишенным юмора мужчиной. Но с тех пор как он стал адвокатом и начал вращаться в кругу людей, употреблявших одну и ту же тяжеловесную шутку, искра его элегантного юмора иссякла и притаилась под красной маской лица.
Он при желании мог бы и теперь огласить контору кощунственным смехом, но сейчас его лицо было серьезным.
По другую сторону стола, заваленного против обыкновения кипой бумаг, книг, законов и разномастных писем, сидело важное лицо. Это был мировой судья и предводитель фермеров округа.
— Дайте мне возможность правильно понять это дело, мистер Файфер, — грубый голос Эндрю Эльмера был напряжен. — Значит, я ничего не получу из этого состояния, пока Октобер не выйдет замуж?
— Да, так гласит завещание, — крючковатые пальцы адвоката разгладили документ, лежавший перед ним, — именно так:
«Моему шурину двадцать тысяч долларов, а остальные — моей дочери, Октобер Джонс, по ее замужеству или по ее совершеннолетию».
Эндрю Эльмер почесал голову. Дела его последнее время шли не очень хорошо, и он возлагал большие надежды на деньги, которые должен был получить по данному завещанию. Это был худощавый человек с жестким, угловатым лицом, имевший привычку безмолвно шевелить губами. Он подолгу рассуждал сам с собой, и тогда суровая линия рта двигалась довольно интенсивно, не издавая, впрочем, ни звука.