— Закон Лавуазье — Ломоносова мы учили, — сказала Ника, воспользовавшись паузой в речи отца Бориса. — Даже опыты делали… наглядно…
— Спор науки с религией надуманный. А церковь делает доброе дело. Моральный кодекс коммунизма — это обновленные заповеди священного писания.
В душе Ники поднимался и рос протест против таких высказываний, хотелось горячо возражать, доказать противное этому. Но сказать что-либо Ника была бессильна: она не знала ни священной христианской истории, ни церковных заповедей. Все это ее до сих пор не интересовало, знать это не требовалось.
А отец Борис все говорил и говорил, удивлял ее широкими познаниями.
Когда он ушел, она даже пожалела, что кончился этот необыкновенный разговор, от которого взбудоражило ее мысли и чувства. Состояние смятения долго не покидало ее, а когда пришло ровное настроение, думала с удивлением:
«Почему люди любят других в свою веру обращать? Владимир тянет в свою, Венковы и родители в свою, поп в свою. Отвязались бы, оставили бы в покое».
По неуловимой связи вспомнилась смерть Агафьи, «рабы божьей».
— Слова-то какие! — прошептала Ника. — Ра-ба божья!.. А то еще говорят: «раб науки», «раб искусства», раб… раб… раб!.. Чепуха какая!.. Нет! Не буду я ничьей рабыней — ни науки, ни бога, ни рабыней любви!..
В этот день, как никогда прежде, она много думала о жизни, о себе, о людях. Перед глазами стояли родители, односельчане, школьные товарищи. Наконец, мысли ее сосредоточились на Владимире и Алексее. Владимир влек и пугал ее. А Алексей?.. Тут она путалась и не могла разобраться. Чувствовала, что Алексей будто бы и нужен ей, но в то же время он отталкивал ее рассудочностью, напичканным в него чужим так, что его, Алексеево, завалено и не пробивается наружу. «А может, я ошибаюсь, может, таким и должен быть передовой парень нашего времени? Таких в газетах хвалят, а читать про них скучно».
Февраль был пуржистый. По нескольку дней подряд дул порывистый ветер, поднимал сухой снег, наметал сугробы, завывал и свистел в голых деревьях, под застрехами, в печных трубах. В белесой колючей заверти потонула Усовка, с размытыми в снежной мгле призрачными домами, которые, казалось, вот-вот сдует пурга, точно картонные. И в январе шумели метели, но таких, какие принес февраль, не было.
Случалось, ветер угомонялся, мело только понизу, и тогда в поле выползали гусеничные тракторы, волокли за собой снегопахи, большие деревянные треугольники, оставлявшие после себя широченные борозды и навороченные валы сахарного снега. Пурга разгуливалась снова, и на валы наметало принесенный откуда-то ветром снег.