– Гарик, выйди в холл.
Гарик возникает в боковом коридоре, перекачанный детина. Мне даже жаль, что он угробил зазря столько часов, тренируясь в спортзале. Я стреляю ему в горло, и пуля вырывает адамово яблоко. Гарик подыхает, брызгая кровью на дымящиеся ароматические палочки.
Послеоперационная сучка верещит.
Я затыкаю ее горячим стволом.
– Где девочка?
Она трепещет накладными ресницами и мочится под себя.
– Не надо, пожалуйста!
– Где. Девочка, – чеканю я.
Вспоминаю, что Нонна давно не ребенок, и спрашиваю о девушке.
– У нас нет девушек, – хнычет администратор, – Вы ошиблись салоном. Это клуб для формикофилов…
Ствол рассекает губы.
Я бы отдал оставшиеся бабки, чтобы увидеть, как вытекает ботокс, но из женщины течет лишь кровь.
– Нонна! Тебе знакомо это имя?
Администратор затравленно кивает. Мой пульс учащается.
– Она здесь?
Снова кивок.
– Веди!
В сантиметре от моего уха свистит пуля. Я уклоняюсь за колонну.
Двое вышибал бегут, паля из пистолетов. Я пережидаю с обоссанной плачущей сучкой в охапке. Выскакиваю, когда редеет свинцовый дождь. Револьвер рявкает трижды. Один из охранников мертв, как старушечья матка, второй пытается заткнуть прореху в животе. Я пристреливаю его и дозаряжаю барабан.
– Пошли, – говорю я женщине.
Она проводит меня – теперь в подвал притона.
– Ваша подруга там. Отпустите меня ради бога. У меня больной ребенок.
– Убирайся, – бросаю я равнодушно и ногой выбиваю дверное полотно.
Нонна сидит в сырой комнатушке, на инвалидном кресле. Мне не важно, что у нее нет волос, что руки ее похожи на сухие веточки, что нижняя губа оттопырена, как у слабоумной.
Я узнаю ее глаза, эти негасимые глаза-бабочки, порхающие в ином, омытом тропическим ливнем мире.
И Нонна узнает меня.
Она не может предвидеть будущее, а я не могу находить людей, но она верила, что рано или поздно я найду ее.
– Хо-лод, – произносит она по слогам. Голос гортанный, так бывает, если вам отрежут часть языка.
– Нонна.
Я снимаю ее с инвалидного кресла и бережно прижимаю к груди. Она прячет лицо в вороте моего плаща. Счастье? Погуглите в Интернете, что это за хрень.
Я выношу ее из подвала, убаюкивая. Моя Нонна поглаживает меня по щеке скрученными пальчиками. Все, что я хотел от жизни, в конце концов.
Из комнаты справа выглядывает завернутая в полотенце блондинка:
– Эй ты, бабочки перестали работать.
Я стреляю, не прицеливаясь. Пуля выворачивает щеку блондинки и взрывает ее затылок снопом огня, мозгов и костей. Труп валится назад.
– Я люблю тебя, – шепчу я и целую Нонну в лоб.
Она говорит, что тоже.
Мы сидим на крыше небоскреба, я и Нонна. Последние дети «Таламуса».