И, вот оно что, атаманов-то тогда развелось видимо-невидимо. Кто царьком местным стать пытался, кто – пожировать да за границу уйти, кто присасывался к большим дядям: к Петлюре, к белым. Да что греха таить, и в Красную Армию шли, случалось. А Юдин будто бы для одного жил: чтоб его боялись, чтоб Упырем называли да детей им пугали. Грабил и то не обстоятельно, как не в деньгах счастье. Но уж кровушки пролил – на сто Григорьевых хватит. Врывался в село с упырятами своими – и давай резать. Детей, стариков, женщин. Красные на пути – красных. Белые – белых.
Сунулся к нему хваленый атаман Михась погутарить: мол, ты – зверь, я зверь, давай в стае бежать. А Юдин Михасю ответил по-своему: в церкви запер да сжег с церковью. Любил он церкви палить, почерк у него такой был. Ежели вместо села – бойня, а вместо церкви – пожарище, к гадалке не ходи, кто гулял.
Церкви, оно-то конечно, пережиток прошлого и ловушка для неученого народа, но с имуществом-то зачем?
Остенберг до Октября в одесском сыске работал, насмотрелся уродов. Эсеров видел, шантрапу и террористов-безмотивников, которым все равно, кого взрывать.
А таких сроду не видал.
И вот задачка: банда юдинская – тридцать сабель, не боле, но ад мастерила на широкую ногу. И то, что мало их, оно вдвойне злило: шайка с ноготок, тьфу-растереть, три десятка душегубов, а сделать их сложнее, чем Колчака из Сибири выгнать.
Но нет крови без пользы: лихость Юдина играла на руку. Не спрячет его никто. Ни белоказак, ни гайдамак. Его травинка сдаст, скотина любая сдаст. «Хватит, – природа говорит, – землю тебе топтать». «Хватит», – повторяет Остенберг. И идет по следам Упыря, близко-близко идет.
– Не человек он вовсе, – местный рассказывает.
Он – местный – жену только что закопал вместе с дочерью. Саблями рубили его женщин юдинцы, а его не убили: чтоб мучился, значит.
– Он от дьявола, разумеете? Он дымится весь – только из ада. И вы его не поймаете, он в аду прятаться станет, у него там свои.
– Что ты несешь, черт старый? – замахивается комбриг Остенберг. – Нет никакого ада, рая нет. Есть война, и будет победа.
Местный молчит, у него руки в мозолях, он апрельскую землю копал, чтобы семью хоронить. Остенберг смягчается. Говорит: не печалься, наши уже взяли Полтаву, и Екатеринослав, и Киев.
Он уводит конницу по кровавым следам Юдина: близко Упырь, комиссар как пес нюхом его чует. Церквушка, сгоревшая на окраине.
Чем ему попы так насолили?
На востоке Колчак, он-то попов любит, он, гад, на Самару, к Волге рвется.
Вот он величина, враг с большой буквы. А что Юдин? Мелочь на карте боевых действий. С точки зрения истории – плевок. Но для Остенберга, бывшего следователя одесской уголовки, Юдин – враг номер один, дело чести.