Страна воинственных масхукулумбве. Здесь я увидел картину, преисполненную такого драматизма, что несколько часов не мог прийти в себя. По высохшему руслу реки ковыляло четверо калек. Гуськом, держа друг друга за лохмотья. Те, у кого не было кистей или пальцев, клали культи на плечи впереди идущим. Веки слепцов спаяны гноем и мушиными яйцами…
– Прокаженные, – коротко сказал Люсьен.
За стенками палатки жужжание кровожадных насекомых и крики бывшего дьячка Горохова.
Утром нас свистом и пинками сгоняют в столовую. Помещение сажени четыре в длину. У прохода скамья, на ней восседают надзиратели.
Старший бряцает ключами. У него глазки ящерицы, круглые и дурные, плоская физиономия боксера и пудовые кулаки.
– Это Карп, – говорит революционер Сыромятников, – жалованья у него восемь рублей в месяц. Он мне ребра сломал.
Сыромятникову бы играть в театре святого, но у него нервный тик и мечты об убийстве царя-батюшки.
Мы сидим на жестких ящиках по обе стороны стола-гусеницы. Восемь лакированных ножек привинчены к полу. Ящики тоже закреплены. По углам навалены соломенники в пятнах экскрементов. Есть комната за столовой – «темная». Туда надзиратели отводят провинившихся и долго, с гадливым удовольствием и с расстановкой, избивают.
Нынче провинился доходяга, обделавший ящик.
– Повезло тебе, путешественник, – морщится надзиратель-ящерица Карп, – что вони не чуешь.
Я предпочитаю согласиться.
– Бейте его, братцы, – подбадривает дьячок Горохов, – именем Сатаны, туфельками бейте!
Ловит мой взгляд:
– Эй, уродец! Давай Люциферово войско восхвалять!
Сквозняк дует из окон и отдушин, режет босые пятки, припадочные извиваются, кликуши кричат, дьячок поет; на шестой день мы ночевали у английского миссионера.
Жена его накормила нас говяжьим супом и сытными лепешками. Прижгла нарыв на щеке Катанги. Люсьен побрился, а я решил отращивать бороду. С новыми силами и запасом воды, с наставлениями доброго пастыря мы двинулись к реке Кафуэ.
Деревья вздымали к небу ветви в немой мольбе, солнце испепеляло равнину. В желтом мареве подрагивал город-призрак, покинутая французами фактория. Под копытами зашуршали камушки. Молчаливой процессией торжественно проехали мы по главной улице. С суеверным страхом косились Степка и Мишка на заколоченные ставни, на тоскливо дребезжащую жестяную вывеску над лавкой. Да и я, что греха таить, затревожился. С такой алчностью пережевывала саванна кусочек цивилизации, так целеустремленно подтачивал песок ступени административного здания, и темнота кишела между рассохшимися досками.
Лишь Карно равнодушно покачивался в седле. А потом, подтрунивая, поведал нам о форте в Германской Восточной Африке, где якобы жены колонистов промышляли колдовством и якшались с нечистым.