Директор водрузил на переносицу очки, прочел записку. Ровно шесть слов, поразивших Теплишину.
«Моя мама хочет отрубить мне ноги».
– Хм, жестко, – оценил Дмитрий Елисеевич. – Чье художество?
– Мити. Матвея Жука из шестого «В».
– Жука, – директор пожевал усы. – И что это за садистские фантазии?
– Это я и пытаюсь выяснить. Записка была в его тетрадке.
Голос учительницы предательски вибрировал.
– Да вы не переживайте, Анастасия Павловна. Присаживайтесь, – он указал на стул. – Чай не первый год с хулиганами мучаетесь. Видели и что похуже.
– Похуже такого?
Грудь зудела. Теплишина поерзала на стуле.
– А что вы изумляетесь? – мягко спросил директор. – Дети с каждым поколением агрессивнее. Социальные сети, стрелялки кровавые. У нас с вами «Зарница» была, а мой остолоп в «Мортел Кобат» шпилится, слыхали? Там не только ноги отрубают, там позвоночник заживо из противника выковыривают, клянусь. Что они делают в Интернете сутками напролет? Убийствами любуются, дорогая моя. А сюда приходят не учиться, а покемонов своих ловить…
– При чем здесь Интернет? – захлопала ресницами Теплишина. – У Мити электричества нет. Он же просит нас о чем-то, он…
– Просит? – нахмурился Дмитрий Елисеевич. – Где? Я не вижу никаких просьб. Я вижу бредовую фразу, строчку из песни, может. Песни-то у них тоже, рэп, понимаете ли…
– А вдруг вы не правы?
– Вдруг я не прав, и мама Жука намеревается ампутировать своему сыну конечности? – Директор закатил к потолку глаза. – Жуки – они того, с приветом. Как-то видел старуху их. Страшная как черт. Покупала батарейки – штук сто. Одичали они на свалке, да. Но отрубить ноги! Увольте, Анастасия Павловна.
– И мы никак не отреагируем на это? – Теплишина стиснула кулаки. – А будь это не Жук? Кто-то из нормальной семьи?
Директор досадливо поморщился. Разговор ему надоел.
– Дорогая моя, – он ткнул пальцем в записку, – поверьте мне, это их новая забава. Или чертенок вас разыгрывает. Или…
Учительница сгребла листик, сунула в сумочку.
– До свидания, Дмитрий Елисеевич.
– И вы берегите себя.
В приемной секретарша болтала с молодой англичанкой. «Лярва бездетная», – услышала Настя. Секретарша замолчала на полуслове и одарила Теплишину медовой улыбкой.
Костя Саткевич отирался в Настином дворе. Завидев учительницу, посеменил к ней, щеря пеньки резцов. Чумазый и юркий, он числился в шестом «А», но большую часть времени торчал у заболоченной реки за вокзалом. Удил красноперку, продавал на рынке.
– А я вас жду, – сказал Костя и отдал учительнице раздутый пакет с двухлитровой банкой внутри. – Как договаривались.