– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, заинтригованный его словами.
– Старые клячи, там они все равно никому не нужны. Эти корыта – их счастливый билет, чтобы попасть в Башню. Вот почему все они так охотно подписываются на это, – объясняет он. – Наверху для них нет никакой работы, – добавляет он, тыча пальцем в эмблему Купола на моей униформе. – Так что, если не в этих ящиках, то все ворота для них закрыты.
Я понимающе киваю. – Ну, продолжайте, только поаккуратнее. Все-таки в этих танках наше будущее.
– Да, сэр, – отчеканивает Тощий, и они снова пробуют затащить резервуар на красный подъемник. Я ухожу, то и дело оглядываясь назад и наблюдая за тем, как они устанавливают серебристую капсулу, подключая шланги, регулирующие внутреннюю температуру.
Я возвращаюсь к лифту и захожу в прибывающую кабину.
– Куда следуете, мистер Уэллс? – Снова-здорово.
Я закатываю глаза, когда система опять называет имя моего отца, но меня вдруг осеняет. Я прижимаю руку к груди, чувствуя мамин крестик под тканью комбинезона. Что-то остановило меня, и на этот раз я не вернул его на прежнее место под днищем криокамеры. Мне нужно, чтобы мама была сейчас со мной.
– Офис доктора Уэллса, – говорю я.
Идет сканирование сетчатки.
– Желаете послушать какую-нибудь музыку…
– Нет.
Двери закрываются, и лифт взмывает вверх.
Вот уже который час я сижу перед раскрытыми учебниками, уставившись в одну точку. Не читаю. Не пишу. Порой даже не слушаю, что говорят. Я здесь, и в то же время меня нет. Английский, французский, испанский, биология – все проплывает, словно в тумане.
В обеденный перерыв я торчу в своем садике и притворяюсь, будто наблюдаю за тем, как распускаются бутоны – мысленно ускоряя длительный процесс цветения. Мать Кимберли предлагает мне что-то съесть – кажется, сэндвич, – но я отказываюсь. Я говорю, что отказываюсь, но на самом деле просто делаю вид, будто не замечаю ее, вглядываясь в плотно закрытый бутон розы. Вскоре она тяжело вздыхает и уходит.
На математике с матерью Джульеттой и Холли-Уступкой я понятия не имею, какую задачу они пытаются решить: их голоса просто жужжат у меня в ушах. Даже при всем желании я бы не смогла разобрать ни слова из их разговора или понять его смысл. Слова просто льются потоком мимо меня. Они неважны и бесполезны теперь, когда все изменилось в моей жизни. Не понимаю, почему от меня требуют, чтобы я заучивала всякую чушь, да и где, по их мнению, я могу применить теорему Пифагора?
Я всегда знала, что моя судьба подчинена некоему плану с прописанным набором событий, которые обеспечат желаемый результат. Но с тех пор, как этот план вступил всилу и я встретилась с претендентом номер один, Коннором, в моей жизни все пошло наперекосяк, и сложностей в ней стало больше, чем я могла себе представить. У меня такое чувство, что мой мир уже никогда не будет прежним. И если раньше мне казалось, что я многое знаю, теперь приходится с горечью сознавать, что я не знаю ничего.