Мокрый нос таксы тыкал меня в подбородок. Лизнув мою щеку, Патрик сообщил мне, что на завтрак у него была рыба. Хотя у собак почти всегда пахнет рыбой изо рта... Я продрал глаза, поднялся – рядом со мной на кровати лежал кусок кирпича. Отдернув в сторону штору, я увидел звездочку, зияющую прямо посередине оконного полотна. Из нее в комнату проникала свежесть июньского утра. Либо ночью был ураган, либо окно разбил какой-то злоумышленник, – рассудил я. Выглянув в окно и не обнаружив на улице никаких следов урагана, я остановился на втором своем предположении. Наша квартира была на первом этаже, так что выдающейся силы или меткости для такой шалости не требовалось, пожалуй, даже ребенку. Я стоял у окна и, потягиваясь, любовался чудесным утром. А Патрик крутился возле моих ног, поскуливая – его надо было выгулять. На секунду я пожалел, что собаки еще не научились открывать шпингалетные замки, и нехотя начал одеваться.
Натянув джинсы и футболку, я взял с кровати тот самый кусок кирпича и аккуратно – через дырку, им же проделанную – отправил его за окно. Да, чуткостью сна Бог меня не отметил. Из прихожей донеслось, как Патрик уже скребется об дверь.
– Если будешь буянить, выпущу навсегда, – крикнул я и направился в прихожую. – Опустишься на улице, будешь, как Буковски… или Оскар Уайльд. Вообще, я обычно не слишком разговорчив с животными – просто настроение, несмотря на недосып, было очень уж хорошее. Я надевал на Патрика ошейник, а солнце улыбалось мне с кухни сквозь жалюзи – подрастающий Фрэнк Мамуда внутри меня пел и пританцовывал. Когда я запирал входную дверь, перед моими глазами вдруг растянулась надпись “Гульнара, верни деньги”. Крупные корявые буквы были нарисованы белой краской прямо поверх глазка и номера нашей квартиры. После слова “деньги” там была еще какая-то черта – я расценил ее как восклицательный знак. Теперь стало ясно, что окно разбил автор этой надписи. То есть ктото из числа маминых кредиторов – один из трех или четырех. Хотя кредиторов у мамы было много больше, не все они были столь воинственны; а вот три-четыре жадины, которые наведывались к нам чаще остальных, отличались особенной агрессивностью. Выйдя на улицу, я обнаружил надпись еще и на нашем балконе – точно такую же. Посмотрев на текст еще раз, я снял подозрения с Альфии. Эта деревенская татарка, пусть даже и вышедшая замуж за банкира, вряд ли была достаточно грамотна, чтобы поставить запятую после слова “Гульнара”. Вообще, Альфия уже давно была в моем списке “людей, которых не стало бы, научись я испепелять взглядом”. Она столько раз проклинала меня за грехи мамы и из всех недугов забыла пообещать мне разве что бычий цепень. Я же про себя желал ей всего того же, плюс еще бычий цепень. Мы продолжали свою прогулку. На улице Патрика, как всегда, больше заботили скорее шприцы и презервативы, нежели малая или большая нужда. Я одергивал пса от всякой дряни – порой так сильно, что тот кашлял.
