Когда мы более-менее устроимся, мы хотим сделать пристройку и открыть что-то вроде молодежного клуба, где можно заниматься музыкой и танцевать. Ральф хочет научиться играть на гитаре, я играю на аккордеоне, тогда в ансамбле я еще и пела, да и другие присоединятся со своими инструментами, класс! Мне нужно, чтобы вокруг были люди. У меня такая тоска по друзьям, и не только в ГДР, ей-богу. Я недавно была в Ленинграде — ездила на неделю от нашего предприятия, там я поняла, чего мне не хватает. В будни все идет своим чередом, но подстраиваться под это вовсе не обязательно. Когда я раньше западала на кого-то, я думала, боже упаси, только не делай этого, а то все вокруг начнут шпильки отпускать. Мне ужасно нравится общаться с иностранцами. Мы спорили в Ленинграде о свободе. Считаем ли мы себя свободными, спрашивал меня один голландец. «Ну ясное дело, — отвечаю я, — мы свободны». — «Но вы же не можете поехать, куда хотите». — «Нет, — говорю, — но, значит, мы по-другому понимаем свободу, сейчас я тебе объясню. Я свободна от эксплуатации, у меня есть право на работу, зарплата у меня такая же, как у мужчины, а скоро я получу квартиру, хотя, конечно, не все так гладко, но ведь и у вас тоже не все гладко, а?» Тут он спросил, счастлива ли я. «Да, счастлива». — «А не слишком ли мало денег ты зарабатываешь?» — «Нет, мне нравится, как я живу».
С голландцем, ей-богу, было шикарно, он так втрескался в меня. Но стоило мне опять оказаться рядом с Ральфом, как я тут же забыла голландца. В общем-то, у меня ведь нет потребности спать с другими мужчинами. Мне приятно флиртовать, немножко целоваться, ну и все. По-настоящему хорошо в постели только с Ральфом. Мы за эти годы так привыкли друг к другу, знаешь, у нас все отлично. Ральф мог бы три раза в день, у него энергии хоть отбавляй. Слушай, мне просто интересно, насколько его хватит. Боюсь, что он слишком тратится. Но когда я смотрю на его отца… Тот, от которого у меня ребенок, был музыкантом в нашем ансамбле. Но любовью там и не пахло, сплошная глупость. Он меня как-то домой к себе пригласил, когда я опоздала на последний поезд, «ну ладно, давай сварим кофейку». И милая глупая Уте клюет на эту удочку. С ума сойти! Залетела я в первый же раз, как с ним переспала. Никто мне не верит. Мне показалось все ужасно отвратным. Ох, как он старался, уговаривал меня, а без шнапса вообще бы черта с два что вышло. Я этого типа с тех пор видеть не могла, просто возненавидела его. О ребенке я ему ничего не сказала, может, просто не думала, что так получится. Брат меня тогда просветил: «Значит, Уте, заруби себе на носу, в такие-то и такие-то дни ты можешь залететь». В школе нам все по-научному объясняли, ну, в общем, с точки зрения марксизма-ленинизма, какую ответственность мы несем. А как все происходит на практике, об этом ни гугу. В восемнадцать лет еще такая дуреха, представляешь? Если бы тогда уже существовали противозачаточные таблетки или разрешали аборты, Йенса бы точно не было. Слушай, отношение к нему было такое странное. Господи, да неужели это мой ребенок, ну и дела! Только когда он начал говорить «мама» и «машина», я почувствовала знаменитую материнскую любовь.