, как этого хотят все, но я никогда не думала, что оно так повернется. Что думают мои друзья? Скучают ли по мне? Наверно. Я уверена: они хотят увидеть меня не меньше, чем я их. Я думаю о Джоди, представляю, как она говорит: «Ну, это поднимает „Клуб стремных мамочек“ на совершенно новый уровень!» Я думаю об этом и со смехом, и со слезами. Я кутаюсь в свою ярость и ничего не делаю.
Мой аккаунт в «Фейсбуке» уничтожен. И в «Инстаграме». Когда Элисон сказала мне об этом, на ее лице было написано, что мои шансы открыть новый ничтожны. Маловероятны, да? Кто-нибудь найдет меня, а потом найдет и ее, а в результате громадные суммы государственных денег пойдут коту под хвост.
Больше никаких социальных сетей. Это похоже на погружение в бесконечную ночь. За что я наказана? Ее наказание я могу понять. У нее все равно нет никаких друзей, кроме Мэрилин, которая тоже, может быть, ее теперь ненавидит. Она почти не пользовалась телефоном. Я уж не говорю про Интернет. Я другая. Я жила в Сети. Мы живем в ней. Больше никаких «МоихСук». Никакой «Великолепной четверки». Может быть, я их больше никогда не увижу. До восемнадцатилетия, наверное, а мы все к этому времени изменимся. У меня это в котелке не укладывается, но я уже почти, почти могу принять это как данность, к которой я должна привыкать.
Но теперь без него. Это исключено. Я хочу разрушить этот дом всей своей накопившейся злостью оттого, что я не могу связаться с ним. Что он думает обо все этом? Будет ли он все еще любить меня. Или будет думать обо мне как о фрике? Или с ума сойдет от беспокойства обо мне? А наша встреча? У нас все было подготовлено. Что теперь? Я должна быть там. Должна. Я сделаю все, что необходимо. Нужно начать думать в этом направлении. Как взрослая. Женщина, а не девочка.
Из кухни до меня доносятся голоса, потом тихий стук в мою дверь. Элисон просовывает внутрь голову.
– Чашечку? – спрашивает она.
– Спасибо, – киваю я и улыбаюсь.
Она удивлена отсутствием у меня мрачности, улыбается мне в ответ.
– Я выйду через минуту, – говорю я.
Элисон закрывает дверь, а я откидываюсь на подушки и смотрю на жуткие вихри гипсовых рисунков на потолке. Мне нужно, чтобы все они ушли. Ненадолго. На одну ночь – не больше.
Громко вещают круглосуточные теленовости в соседней комнате, словно она может утопить все случившееся, утонув в новостях. Я глотаю злость и боль, которые требуют, чтобы я бросилась туда и опять обрушила на нее свою ярость. Крики ничего мне не дадут. Я должна быть любезной. Я смогу, если буду знать, что так мне удастся вырваться к