Со всех сторон уже бежали солдаты и казаки. От управы намётом летели два всадника. В одном из них Машарин узнав Черепахина, обрадовался: выкрутимся. И спрятал пистолет в карман.
– Кто стрелял? – крикнул, осадив коня, Красильников, взбешённый до крайней степени, но по-прежнему с радостно-удивленными глазами.
– Ваши казаки баловались, – как можно спокойней ответил Машарин.
– Это наш, – подсказал Красильникову Черепахин. – Штабс-капитан Машарин. Что ты здесь, Саша?
– Тоже стрелял, – сказал Машарин.
– Взять его! – приказал Красильников.
– Кого взять? Офицера взять? – возмутился Машарин.
– А хоть и генерала. Взять!
Трое казаков кинулись было к Машарину, но тот легко разметал их и выхватил наган.
– Отставить! – заорал Черепахин. – Хорунжий Красильников! Молчать! Господин Машарин, спрячьте оружие! Что здесь происходит?
– Я не собираюсь кричать на всю улицу. Зайдём в избу, увидите сами.
– Зайдём, атаман.
Офицеры спешились и пошли в ограду.
– Слушай, Машарин – это миллионер этот, чё ли? – шёпотом спросил Красильников.
– Он самый, – сказал Черепахин. – Смотри, как бы тебе не отвечать тут…
– Здесь живёт моя… моя невеста, если угодно, – объяснил Машарин, – а эти скоты решили изнасиловать её. Я потребовал удалиться, они подняли стрельбу.
Осмотрев комнату, Красильников и сам понял что к чему.
– А почему вы без мундира, господин штабс-капитан? – уже примирительней, но всё же крикнул атаман. – Откуда знать казаку, что перед ним офицер?
– Военный обязан вести себя прилично не только в присутствии офицера. А какой наряд носить, позвольте мне самому знать… Вам, кажется, рановато присвоили звание.
– Контрразведка, – шепнул атаману Черепахин.
– Так бы сразу и сказал, – буркнул Красильников. – Уберите отсюда эту падаль! – кивнул он уряднику на убитых. Посмотрел на забившуюся в угол Нюрку, на обморочную старуху, добавил: – И прекратить безобразие в городе! Чёрт вас побери, кобелей! Пошли.
– Я останусь здесь, Андрей, – сказал Машарин.
Черепахин кивнул. Изба опустела. Под окном казаки грузили на телегу убитых. Матерились. Грозились сжечь за станичников весь этот поганый городок. Солдаты поддразнивали их и хохотали. Наконец всё смолкло.
Пришедшая в себя Тарасиха стала молиться на уцелевшие образа. Нюрка беззвучно плакала.
– Вот что, невеста, – сказал ей Машарин, – утрите слёзы, приведите себя в порядок и выйдите. Дело есть.
Он выпил в сенях из ушата ковш ледяной воды, плеснул себе на лицо и сел на крыльце подождать Аню.
Та вышла не скоро, бледная и молчаливая. Слушала, что говорил ей Машарин, не глядя на него, покусывая губы и всхлипывая.