— Саша, прости меня, — потянулась к мужу Туся. — Я причинила вам всем столько страданий.
— О чем ты? — удивленно отстранился Арсеньев.
Потом сообразил и только покачал головой:
— Ну как с тобой вообще иметь дело?! Едва успела выйти из комы, как уже в чужие воспоминания залезла.
— Я не специально, — виновато проговорила Туся.
Арсеньев не дал ей договорить. Просто поцеловал.
— Даже думать забудь! — нахмурился он по прошествии какого-то времени, заполненного ласками.
Потихоньку привыкая управлять своими движениями, Туся вела рукой по его лицу, пытаясь заново вспомнить каждую выемку, каждый знакомый изгиб. Арсеньев, не оставаясь в долгу, перебирал ее волосы. Поскольку для того, чтобы пропускать между пальцев и закручивать в причудливые локоны, пока не хватало длины, он просто приглаживал растрепанные пряди, придавая им видимость опрятности.
— Это я чувствовал себя виноватым за то, что тебя во все это втянул, не сумел найти другого способа передать информацию, когда связного раскрыли, — пояснил он. — По большому счету надо было еще во время операции на «Альтаире» не отмахиваться от твоих видений и не лезть на рожон. У меня, как ты понимаешь, за последние месяцы было время все это обдумать.
— Но тогда бы мы не узнали об афере «Панна Моти», не получили данные по программе «Универсальный солдат», — уже почти умиротворенно напомнила ему Туся.
Нежность переполняла ее, согревая, точно солнечные лучи, проникавшие на террасу сквозь виноградную завесу. А Сашины руки несли тепло, от которого ее забывшее о движении тело наполнялось силой и оттаивало, как у проснувшейся после зимы ящерки или рыбешки. Туся помнила эти руки искореженными жуткими переломами, с торчащими осколками сломанных имплантов. В это верилось с трудом, но сейчас, кажется, даже на правой, пострадавшей уже два раза кисти, протезы сменили кости, выращенные по новой технологии из собственного клеточного материала. Разве что ладони пока казались непривычно мягкими: не для войны, а для ласки, как раз, чтоб обнимать жену и баюкать маленького сына.
Им пришлось ненадолго прерваться: Олежка тер кулачками глаза, зевал во весь рот и недовольно хныкал. Арсеньев бережно перенес его в кроватку, где малыш почти сразу затих, свернувшись клубочком и продолжая сосать палец.
Как же Тусе хотелось самой качать сына на руках, петь ему колыбельные, гладить мяконькую спинку, целовать каждый пальчик. Даже показавшееся слишком коротким общение, пока она кормила, отдавалось в душе таким умилением и восторгом, что разом хотелось забыть все тяготы и скорби, словно в жемчужной раковине закрывшись в маленьком мирке с любимым мужем и маленьким сыном. Но створки раковины щерились хищными жвалами запертого гермозатвора, а жемчуг отливал мертвенной зеленью, напоминая о том, что любое счастье должно иметь цену.