— Ломай им ноги, чтобы никогда не встали, — весело командовал он механику-водителю, а наводчик сжимал скулы, слыша хруст человеческой плоти.
Лейтенант невольно вспомнил тот эпизод, когда глянул на собственные ноги. Утеплённые кожаные сапоги искорёжило от жара, из осколочных отверстий сочилась кровь. Икры словно зажало в тиски, но когда лейтенант попытался стащить их, жгучая боль заставила его вскрикнуть.
Весёлый механик-водитель сумел выбраться невредимым. К нему полз раненый ефрейтор Вилли. Камраду следовало помочь, но механик видел, что ефрейтор ранен смертельно, истекает кровью, а в самоходке вот-вот сдетонируют снаряды.
Пригибаясь, он побежал по ложбине. Оба уцелевших десантника одновременно открыли огонь, перехлестнув механика очередями. Затем взорвалась самоходка. Рубку вспучило и разорвало по швам, пушку сорвало с креплений и воткнуло стволом в снег.
Из экипажа уцелел лишь лейтенант. Василий Дарькин наклонился над ним. «Язык» был необходим. Офицер ворочался на снегу и показывал на обгорелые сапоги.
— Хильфе, товарищ! Помогите…
Когда подоспела «тридцатьчетвёрка» Петра Бельченко, сержант Дарькин доложил:
— Ребята в Т-70 сгорели, и наш десантник тоже погиб. Зато фриц живой. Один из экипажа самоходки уцелел. Ноги, правда, сильно повреждены. Надо сапоги разрезать, по-другому их не стащишь.
Пока бойцы срезали затвердевшие от жара, изорванные осколками сапоги, Бельченко осматривал в бинокль окрестности. На дороге, не доезжая километров двух до холма, остановился лёгкий разведывательный танк Т-2. Из люка высунулся танкист и тоже стал наблюдать за холмом. На секунды взгляды старшего лейтенанта и немецкого танкиста встретились. Пётр сплюнул в снег и, выругавшись, приказал наводчику.
— Врежь по фашисту осколочным. Осмелел, сучонок.
Снаряд разорвался метрах в пятнадцати от немецкого танка.
— Разрешите ещё один снаряд, — попросил наводчик. — Я его, гада, добью.
— Пустое дело за два километра палить. Мы его и так пугнули. Сейчас смоется.
Действительно, Т-2 круто развернулся и торопливо покатил прочь. Для его тонкой брони были опасны даже осколки трёхдюймового снаряда.
Офицер-танкист с обгоревшими, пробитыми ногами, пытался что-то сказать, но боль и замутнённое сознание лишало его последних сил. Василий Дарькин накладывал повязку, немец дёргался и вскрикивал.
— Далеко ваши позиции? — наклонившись, спрашивал офицера Пётр Бельченко, немного говоривший по-немецки.
— Там, — неопределённо пробормотал лейтенант. — Нужен врач… сильная боль… морфий.
— Налейте ему водки.
Офицер с трудом проглотил граммов сто разбавленного спирта. Понимая, что от нужных ответов зависит его жизнь, сумел связать несколько фраз.