Однако, несмотря на довольно таки подробные указания, Люциусу требовался провожатый в этом мало знакомом ему районе города. И с просьбой оказать ему услугу такого рода он обратился все к тому же молодому груму, но… в ответ услышал слова, заставившие его призадуматься о перипетиях человеческих судеб и ничтожно малом расстоянии эти судьбы разделяющем.
— Прошу извинить меня, сударь, — вежливо отказал конюх архидьякону и, не спуская взволнованных глаз с дома напротив, добавил (или вернее помыслил вслух) собственно то, что так поразило Люциуса: — В это время мисс Жанна Обклэр обычно возвращается с рынка.
— Обклэр?! — сорвалось с губ архидьякона удивленное восклицание.
— Д-да, — протянул молодой человек, столь же удивленно посмотрев на Люциуса; но видимо вспомнив, что это имя (на ряду с именами трех других жертв неизвестного убийцы) сейчас на слуху у всего Лондона, успокоился и вновь перевел взгляд на добротное здание с обильно чадящим дымоходом и деревянной табличкой: «Хлебопекарни Томаса Фаринера».
Вдруг молодой человек затрепетал и весь как будто осунулся: на дальнем конце улицы показалась запряженная мулом телега, а рядом с погонявшим ленивое животное слугой, гордо шагала юная красавица, на премилой головке которой красовался не менее миловидный чепчик служанки из хорошего дома.
«И в самом деле», — подумал Люциус, пряча лицо в тени капюшона, — «она».
Но даже если бы он и не узнал в девушке свою влюбленную прихожанку, по реакции конюха было не сложно догадаться, что это именно та кого они дожидались. С каждым шагом приближающим ее к воротам хлебопекарни, отражаемое в глазах молодого человека чувство, стремительно сменялось другим: трепетное волнение, мимолетная радость, давящее страдание, нечто подобное умилению и вновь страдание чередуемое радостью. С какой-то сверхъестественной чуткостью улавливал архидьякон все оттенки этих чувственных метаморфоз; и с тяжелым сердцем осознавая всю глубину наблюдаемых им переживаний, сам ощущал неимоверную муку… боль… от того, что знал кого! любит эта женщина.
Наконец ворота хлебопекарни затворились за исчезнувшей во внутреннем дворе телегой и людьми ее сопровождавшими. Молодой человек вздохнул.
— Пожалуй, теперь я могу послужить вам провожатым, сударь, — тихо проговорил он; и по некоторым ноткам его голоса Люциус заметил, что тот еще не вполне оправился от впечатления навеянного светлыми грезами о той, которая (пусть даже ему это неизвестно) неравнодушна совсем к другому человеку.
«Неужели он довольствуется только лишь тем, что время от времени видит ее издали?» — искренне изумился архидьякон, — «И не решается даже заговорить с ней?».