Я не мог определить по одному лишь тону ее голоса, вправду она сожалеет или нет. Ее голосу явно не хватало интонации.
– Тому есть несколько причин.
– Несколько причин, – повторил я ее же слова.
– Для начала, муж начинает понемногу меня подозревать. Похоже, ощущает какие-то знаки.
– Знаки, – повторил я за ней.
– Когда возникает такая ситуация, женщины подают определенные знаки. Например, пуще прежнего следят за своим макияжем и внешним видом, меняют парфюм, садятся на жесткую диету. Я, конечно, старалась, чтобы такое не проявлялось. Но все равно…
– Вот как?
– Да и вообще – не годится, чтобы такие отношения продолжались до бесконечности.
– Такие отношения, – повторил я.
– В смысле – бесперспективные, без надежды на будущее, что как-то все разрешится само собой.
А ведь она права, подумал я. Наши отношения, по сути, – и «без будущего», и «неразрешимые». К тому же продолжать их слишком рискованно. Мне-то терять особо нечего, а у нее, в общем, приличная семья, две дочки-подростка, которые ходят в частную школу.
– К тому же, – продолжала она, – возникли неприятности у дочери. У старшей.
Старшая дочь. Если мне не изменяет память, успевает она хорошо, родителей слушается – спокойная девочка, не доставлявшая хлопот.
– Возникли неприятности?
– Просыпаясь по утрам, она не встает с кровати.
– Не встает с кровати?
– Послушай, перестань повторять за мной, как попугай.
– Прости, – извинился я. – А что это может значить – не встает с кровати?
– То и значит. Буквально. Уже недели две ни за что не встает с кровати. В школу не ходит. Валяется целыми днями в постели как есть, в пижаме. Кто бы ни пытался с ней заговорить, не отвечает. Приносим еду в постель – почти ничего не ест.
– К специалистам обращались?
– Естественно, – сказала она. – Обращались к школьному психологу, но толку никакого.
Я задумался. Но сказать мне было нечего. Ведь я даже ни разу не видел эту девочку.
– Поэтому, думаю, больше мы не сможем встречаться, – сказала подруга.
– Потому что ты вынуждена находиться дома и присматривать за ней?
– И поэтому тоже. Но не только.
Она больше ничего не сказала, но я примерно понимал, что́ у нее на душе. Она испугана и как мать винила во всем себя, наш с нею роман.
– Очень жаль, – сказал я.
– Но я сожалею куда сильнее, чем ты.
Может, так оно и есть, подумал я.
– Хочу сказать тебе напоследок одно, – произнесла она и глубоко вздохнула.
– Что же?
– Думаю, ты сможешь стать хорошим художником. В смысле – даже лучше, чем теперь.
– Спасибо, – сказал я. – Мне стало уверенней.
– Прощай.
– Удачи.
Положив трубку, я лег на диван в гостиной и, глядя в потолок, задумался о подруге. Если разобраться, несмотря на все наши частые встречи, у меня ни разу не возник замысел нарисовать ее портрет. Настроение такое почему-то ни разу не возникало. Зато я сделал несколько набросков – в маленьком альбоме, мягким карандашом 2B. Почти не отрывая грифеля от бумаги. На многих изображалась развратная нагая женщина. Есть и такие, где она, широко раскинув ноги, обнажает влагалище. Я даже набрасывал сцены соития – то были простенькие зарисовки, но каждая выглядела весьма натурально. И безгранично вульгарно. Ее очень радовали такие картинки.