Мэнсики считал, что все дни, пока меня не было дома, я безвылазно провел в склепе. Как мне удалось там очутиться, он объяснить не мог, но ведь обнаружил он меня именно там. Это неоспоримый факт, опровергнуть который невозможно, а потому он и не связывал мое исчезновение с пропажей Мариэ. Для него два этих события – случайное совпадение. Я попытался осторожно прощупать, не возникало ли у него ощущение, как если бы в те напряженные дни кто-то украдкой прятался у него дома. Но никакой опаски в его ответах не уловил – судя по всему, Мэнсики совсем ничего не заметил. Положим, так – но тогда выходит, что перед гардеробом запретной комнаты стоял не он? Кто же это мог быть?
Звонить-то он звонил, но с тех пор ко мне больше не заглядывал. Пожалуй, обретя Сёко Акигаву, он перестал испытывать потребность в наших встречах – или же просто утратил ко мне интерес. А может – и то, и другое. Однако мне, в общем-то, было все равно, вот только порой я скучал по рокоту двигателя «ягуара», когда машина взбирается ко мне по склону.
Но даже так, если судить по его редким звонкам – а звонил он обычно ближе к восьми вечера, – сдается мне, ему по-прежнему было необходимо поддерживать хоть какую-то связь между нами. Или же ему не давал покоя сам факт, что он доверил мне свою тайну: Мариэ может быть его родной дочерью. Правда, я не думаю, что он беспокоится, будто я выдам его тайну, скажем, Сёко Акигаве или самой Мариэ. Он, разумеется, знал, что я не болтлив и держу язык за зубами. В людях, похоже, он разбирался весьма неплохо. Однако кем бы ни был его собеседник, то, что Мэнсики доверил кому-то свою сокровенную тайну, стало поступком совсем для него не характерным. Даже такой волевой человек, как он, – и тот порой устает хранить секрет в одиночку. А может, в то время он попросту нуждался в чьем-то участии, и я показался ему сравнительно безвредным.
Намеренно ли Мэнсики использовал меня с самого начала или нет – в любом случае я должен оставаться ему благодарным, ведь именно он вызволил меня из склепа. Если бы он не пришел и, спустив мне лестницу, не вытащил меня на поверхность, я бы закончил свои дни там, в кромешной темноте. Мы в некотором смысле выручали друг друга и потому теперь квиты.
Когда я сообщил Мэнсики, что преподнес Мариэ ее незаконченный портрет, он лишь кивнул в ответ. Картину заказывал он, однако теперь, вероятно, особо в ней не нуждался. А может, считал, что смысла в незавершенной картине нет. Или вообще думал как-то иначе.
Через несколько дней после нашего последнего разговора я вставил картину «Склеп в зарослях» в простенькую раму и преподнес ее Мэнсики. Положил в багажник «короллы» и повез ему домой. Как оказалось потом, мы с ним виделись в последний раз.