Перекрестие скользило по чумазым рожам, и вдруг я остановил его. Это еще что за?… Опрятно, я бы даже сказал, цивильно одетый, невысокий и худощавый человек, по виду не местный, но в руках держит винтовку незнакомой марки, с крутой оптикой. Уж не про этого ли типа, умирая, прохрипел мне майор Риязов? Самый опасный из всех, американский разведчик, и уйти похищенным бумагам он не даст даже ценой своей смерти. Выходит, слухи о поддержке духов Штатами — чистая правда? Нет, мы конечно верили нашим политрукам, но когда сталкиваешься с этим вот так, чуть ли не глаза в глаза, понимаешь, насколько здесь все на самом деле страшно. И уже безо всякой идеологии начинаешь их ненавидеть люто. Это они, суки, готовят духов словно спецназ, вооружают их, и натравливают на нас. Без американцев моджахеды не продержались бы против нас и месяца. Ушли бы в горы, может быть, но спуститься бы им не дали.
Господи, будь проклят тот день, когда пришел приказ на нашу дивизию, в Афганистан. Это же не наша война. Тот, кто сегодня дает тебе кусок хлеба, завтра идет, берет автомат, и стреляет в тебя. Так в чем мой интернациональный долг, если он тут никому не нужен? Если мне кричат в спину — русский, уходи? Я бы ушел… но не теперь, когда потерял стольких!
Черт, да я сейчас сам потеряюсь! Погибну на чужой войне, и меня, если найдут, тоже уложат в «цинк», и потрепанный «черный тюльпан» потащит то, что было мной, в Новосибирск, а там отец, мама, сестра, Жаннка… Мне захотелось взвыть от безысходности.
Откинувшись на жесткую стенку пещеры, я несколько раз приложился стриженым затылком об нее, чтобы болью отрезвить себя. Ты, сука, «голубой берет», ты небо видел, ты через огонь можешь пройти, так чего скулишь, сволочь?! Я резко сдвинулся в сторону, и выпустил три одиночных туда, где прятались эти шакалы. Осточертевшее эхо разнесло выстрелы по горам, и визг пуль по скалам дополнил звуковую гамму. Ну хоть бы одного урода зацепить!
Спрятавшись за выступ стены, я вновь приставил монокуляр к глазу. И тут же нашел взглядом американца, словно белая ворона выделявшегося среди смуглых и бородатых афганистанцев. И меня будто ушатом ледяной воды облило, словно током шарахнуло — первое, что я увидел, было радужно-синим, отливающим порой багровым, стеклом объектива прицела, и глядящее прямо мне в лицо жерло винтовки. Я физически ощутил, как прицельная рамка отпечатывается на моем грязном, запорошенном скальной пылью лбу. Безразличный глаз прицела словно загипнотизировал меня, лишь долгий миг спустя я понял — сейчас он нажмет на курок, и меня не станет. Тело стало ватным, и подумал, что оно больше никогда меня не будет слушаться… я посмотрел чуть дальше, где приникло к окуляру узкое лицо снайпера. Оно излучало полную уверенность, что мишень уже не выскользнет из прицела, что мишени уже больше нет.