Она продолжала, молчаливая, недвижимая, сидеть перед ним, как бы воплощенным упреком его совести.
Он с самого начала разговора с ней почувствовал, что не в состоянии сказать ей то, что так, казалось ему хорошо было им придумано, что он выучил почти наизусть и вдруг позабыл, как забывает порой оробевший дебютант-актер назубок приготовленную роль.
Он сознавал, что говорит бессвязные нелепости, но продолжал нанизывать слова, спеша и путаясь, с единственною мыслью как-нибудь и чем-нибудь закончить.
Ее молчание раздражало его и производило еще большую путаницу в его мыслях.
— Что же ты молчишь? Скажи мне хоть слово! — весь дрожа от волнения, произнес он.
На лице его то и дело выступали красные пятна, на лбу крупные капли пота.
— Моя мать знала и знает все это? — снова вместо ответа задала она ему вопрос.
— Нет, и в этом моя еще большая вина перед тобой, — заметил он, — она, конечно, не согласилась бы, мы обвенчались тайно от нее, она ничего не знала.
— Значит, она предназначала мне другого, а не тебя… Я поступила против ее воли, и она… она отказалась от меня.
Последние слова она через силу выкрикнула каким-то сдавленным голосом и быстро отодвинулась от Сергея Сергеевича.
Он с испугом поглядел на нее.
Все мускулы лица ее конвульсивно сократились, глаза приняли почти бессмысленное, стеклянное выражение, и взгляд устремился в одну точку.
— Прости, прости меня! — простонал испуганный князь.
Она не отвечала.
Он взял ее руки, бессильно опустившиеся на колени, они были холодны как лед.
— Скажи мне хоть одно слово… — умолял он.
Все было напрасно: она сидела как окаменелая, и когда он выпустил из своих рук ее руки, они безжизненно упали снова на ее колени.
Он понял, что она находится в столбняке, и окончательно в первые минуты растерялся.
Семь дней провела Ирена в состоянии, близком к каталептическому.
Уложенная с помощью сбежавшейся на зов встревоженного князя прислуги в постель, она уже целую неделю лежала как мертвая, без малейшего движения.
Собиравшиеся около нее доктора — все знаменитости парижского медицинского мира — своими унылыми лицами красноречиво свидетельствовали о бессилии науки перед загадочной для них болезнью.
Они констатировали лишь, что больная, видимо, вследствие моральных причин, потеряла способность чувства и движения и жила исключительно растительной жизнью.
Они поддерживали эту жизнь искусственным питанием, испробовав перед тем все известные в медицине средства против столбняка, каковым, по исключительному и единогласному их диагнозу, была болезнь молодой женщины. Но на последнем консилиуме — их было несколько — парижские знаменитости решили, что наблюдаемая ими болезнь произошла, несомненно, вследствие сильного душевного потрясения и, таким образом, должна если не быть совершенно причисленной, то считаться близко граничащей с душевными болезнями.