Мы присели на скамью около сквера. Дул свежий ветерок. Над домами дуговой лампой висела луна. Было уже далеко за полночь. Метрах в двадцати от нас рабочие поставили на мостовой палатку. Они ремонтировали трамвайные пути. Шипели сварочные горелки. Снопы искр пролетали над согнувшимися темными фигурами. Сварщики занимались серьезным делом. Рядом с ними дымились котлы с асфальтом, похожие на полевые кухни.
И Отто и я думали каждый о своем.
— А знаешь, Отто, как-то странно, когда вдруг воскресенье, верно? — сказал я.
Кестер кивнул.
— И даже вроде бы приятно, когда оно остается позади, — задумчиво проговорил я.
Кестер пожал плечами.
— Может быть, мы так привыкли без конца вкалывать, что даже от какой-то капельки свободы нам и то становится не по себе.
Я поднял воротник.
— А разве в нашей нынешней жизни что-нибудь не так? Скажи, Отто.
Он поглядел на меня и усмехнулся.
— Раньше многое у нас было не так, Робби.
— Это правда, — согласился я. — И все-таки…
Слепящий зеленоватый свет автогена метнулся по асфальту.
Освещенная изнутри палатка рабочих казалась каким-то теплым, уютным гнездышком.
— Как, по-твоему, ко вторнику «кадиллак» будет готов? — спросил я.
— Возможно, что и будет, — ответил Кестер. — А почему ты спрашиваешь?
— Просто так…
Мы встали и пошли домой.
— Что-то сегодня я сам не свой, Отто, — сказал я.
— Не беда, с каждым бывает, — ответил Кестер. — Приятных тебе сновидений, Робби.
— И тебе, Отто.
Придя домой, я не сразу лег в постель. Моя берлога вдруг окончательно разонравилась мне. Уродливая люстра, чересчур яркий свет, потертая обивка кресел, невыразимо унылый линолеум, кровать с висящей над ней картиной «Битва под Ватерлоо»… Разве сюда можно привести приличного человека? Нет, конечно! А уж женщину тем более. Разве что проститутку из «Интернационаля».
Во вторник утром мы сидели во дворе нашей мастерской и завтракали. «Кадиллак» был готов. Ленц держал в руке лист бумаги и, торжествуя, глядел на нас. Он был у нас главным по рекламе и только что зачитал Кестеру и мне текст сочиненного им объявления насчет продажи этой машины. Оно начиналось словами: «Отпуск на южном побережье в роскошном авто» — и было чем-то средним между интимно-лирическим стихотворением и патетическим гимном.
Выслушав Ленца, мы с Кестером на какое-то время онемели, не в силах прийти в себя от такого безудержного шквала буйной и витиеватой фантазии. Ленц считал, что ошеломил нас.
— Тут вам и поэзия, и размах, и шик! Скажете нет? — гордо произнес Ленц. — Именно в век деловитости надо быть романтиком, вот в чем фокус. Противоположности взаимно притягиваются.