— Ерунда! — возразил Грау. — Кормлюсь я за счет того, что у людей иногда пробуждается сознание собственной вины. А благочестие — это как раз и есть сознание своей вины. Человеку хочется оправдаться перед самим собой за то, что он причинил или пожелал тому или другому дорогому покойнику. — Он медленно провел ладонью по разгоряченному лицу. — Ты и не подозреваешь, сколько раз мой трактирщик желал своей тетушке сыграть в ящик. Зато теперь он заказывает ее портрет в самых изысканных тонах и вешает этот портрет над диваном. Так она ему больше нравится. Благочестие! Обычно человек вспоминает о своих добрых свойствах, когда уже слишком поздно. Но он все равно растроган — вот, мол, каким благородным мог бы я быть. Он умилен, кажется себе добродетельным. Добродетель, доброта, благородство, — он махнул своей огромной ручищей, — пусть все это будет у других. Тогда их легче обвести вокруг пальца.
Ленц усмехнулся.
— Ты расшатываешь устои человеческого общества, Фердинанд!
— Стяжательство, страх и продажность — вот устои человеческого общества, — ответил Грау. — Человек зол, но он любит добро… когда его творят другие… — Он протянул Ленцу свой стакан. — Вот, а теперь налей мне и перестань болтать. Дай и другим вставить словечко.
Я перелез через диван к Кестеру. Меня внезапно осенило.
— Отто, сделай мне одолжение. Завтра вечером мне понадобится «кадиллак».
Браумюллер оторвался от фотографии почти совсем обнаженной креольской танцовщицы, которую уже давно и усердно сверлил взглядом.
— Ты что — научился поворачивать направо и налево? До сих пор мне казалось, что ты можешь ехать только прямо, да и то если кто-то ведет машину вместо тебя.
— Ты, Тео, помалкивай, — возразил я. — На гонках шестого числа мы сделаем из тебя котлету.
От хохота Браумюллер начал кудахтать.
— Так как же, Отто? — взволнованно спросил я.
— Машина не застрахована, Робби, — сказал Кестер.
— Я буду ползти, как улитка, и сигналить, как междугородный автобус. Проеду всего лишь несколько километров по городу.
Полуприкрыв глаза, Отто улыбнулся.
— Ладно, Робби, изволь.
— Скажи, а машина тебе понадобилась к новому галстуку, не так ли? — спросил подошедший к нам Ленц.
— Заткнись, — сказал я и отодвинул его.
Он не отставал.
— Ну-ка, детка, покажи галстучек! — Он потрогал шелк галстука. — Великолепно. Наш ребеночек в роли жиголо — наемного танцора. Ты, видать, собрался на смотрины.
— Сегодня тебе меня не обидеть. Молчал бы! Тоже мне фокусник-трансформатор!
Фердинанд Грау поднял голову.
— Говоришь, собрался на смотрины? А почему бы и нет! — Он заметно оживился. — Так и сделай, Робби. Это тебе вполне подходит. Для любви нужна известная наивность. Она тебе свойственна. Сохрани ее и впредь. Это поистине дар Божий. А лишишься его — никогда не вернешь.