— Вот ведь Андрюшенька-то наш умер! Да какой красавец-то был, а зароем — ведь больше и не увидим! И ведь, бывало-те, утром встанет — и в лес сходит. И с грибами-ягодами завсегда-то я была! А теперь уж некому за мной приглядети, и уж больше не придешь ты к нам, милый Андрюшенька. И ведь не хворал ведь нисколечки…
— Но-но, старая, ты уж больно-то не увлекайся! — дед Родя насупился и поправил очки. — Ты уж это… Как на похоронах, ей-богу.
От причета баба Лиды — с возгласами, со всеми характерными интонациями — Лешка ощутил, как у него защипало в носу, и легкий холодок пробежал по спине.
— А чё… — виновато и как бы опомнившись, оправдывалась причитавшая. — Ведь схоронила я сколько — и сыночка, и мужика сваво…
— Вот как надо! — Родион Петрович закрепил набитую соломой голову на торчащий из крестовины шесток и натянул на нее «найковскую» шапку. — Пошли шута коронить, во большой колокóл звонить! Дидь-дон, динь-дон, загорелся козий дом!
Карасев быстрым движением руки сорвал с себя треснутые очки и прикрепил их с помощью тесемки на голову Андрюшки. Старушки развеселились.
— Больно гожий! — баба Лида уперла руки в боки и старалась заглянуть Андрюшеньке в едва намеченное очками лицо. — Ему бы еще папироску и гармошку в руки. Устал, верно, стоять-то, милай? Ноженьки-рученьки притомилися! Эх, ведь, бывалоча, сколько народу-то провожало вёсну. И сами нарядимся в шоболы всякие, как русалки. И с песнями через Задуваловку на гору пойдем! А щас нету ничего, всё быльем поросло. И молодежь-то ничего не знает, ничего им не интересно. Вот всё только: бум-бум-бум, ездят на машинах да бумкулку свою слушают день-деньской…
Сотворенный шут теперь напоминал уэллсовского человека-невидимку и одновременно походил на какую-то тревожную, словно вывернутую наизнанку копию деда Карасева.
Фольклористы сразу и не заметили, что зрителей за их спинами прибавилось: появилось несколько соседей, а потом подошли и человека четыре из местной молодежи. Некоторых Стариков узнал по запавшим многим в душу клубным переплясам. Астрадамовские парни и девчонки тихонько прыскали и перешептывались.
— Ну чего ж теперь, старые? Коронить надо идти — нá гору! — Карасев гордо оглядывал собравшуюся публику и старавшихся слиться с травой фольклористов. — Я ведь, бывало, как: залезу в телегу, на шест колесо подвешу, Андрюшку — с собой и вот езжу по селу, кручу колесо и наяриваю только: «Дрин-брин, ягуны да мигуны, Кузнецовы — б… дуны!». Всех кряду переберу! А смеху-то, смеху-то было!
— Да куда ж мы, Петрович, пойдем? — забеспокоилась Иванна. — Ты ополоумел, председатель? У нас ноги-то и не ходят совсем!