На хороших машинах можно ездить и часто менять их. Харчи покупать дорогие, на ценники не заглядывая. То же — в одежде: ею шкафы забиты. «Евро» и прочие ремонты. Мебель — на заказ, из Италии. Хорошие санатории, за рубежом и в России. Просто поездки, для интереса, в любые далекие края, куда захочет душа. Конечно, детям и внукам надежная подмога. Они подолгу учатся да выбирают свой путь, без особых забот, с отцовской, дедовой помощью. Все это — деньги, деньги и деньги. Потому о пенсионном, спокойном житье он и не помышляет. «Конечно, устал. Все надоело, — признается он. — Но…» И тут же всякие доводы. О детях: «Они уже взрослые и сами… Но толку пока мало. Надо помогать». О внуках: «Обещал ей поездку в Англию, надо язык подтянуть… И за этого надо платить. В общем…» Он не говорит о жене, которая заранее квохчет, когда речь заходит о пенсии: «Ой, что будем делать… Как будем жить?.. Тем более — кризис…» И о себе он молчит. Но ведь привык пусть не роскошно, но хорошо жить, недаром порой произносит: «Нет-нет… Только „люкс“, мы уже привыкли, только „СВ“, только „бизнес-класс“, только „пять звезд“» и т. д.
На пенсию никаких люксов, конечно, не получится. Это яснее ясного. Значит, тяни лямку дальше. Пока… Наверное, пока не рухнешь. И ведь были такие «звоночки». Из одной командировки сын вывозил, из другой — сам еле выбрался. Старость, болезни — куда от них денешься…
За несколько дней до моего отъезда молодые привезли и сдали на руки бабке малую внучку. А сами на отдых укатили.
Девчушке полтора года, лепечет, все понимает — милое дитя. Своего родного деда — хозяина дачи — она видит редко, но, надевая нарядные резиновые сапожки или на маленький расписной стульчик усаживаясь, тычет пальчиком: «Де-да… Де-да…» Значит, купил да подарил заботливый дед.
В последние дни моего гостеванья обошел я округу, прощаясь. Погода стояла славная: не больно жаркое солнце, облака, от воды веет свежестью.
Каждый вечер, готовясь ко сну, мы гуляли вдвоем с малой девчушкой, рука об руку. Она все понимала. «Нюхай цветы, нюхай…» — говорил я, и она старательно, шумно нюхала граммофоны белых да розовых петуний. А всякий вечер вела меня за калитку, усаживалась на большой камень-валун и, похлопав ладошкой, приглашала садиться рядом с ней. Сидели молча. Приустали за долгий день, старый да малый. Вечер тихий, камень теплый, зелень вокруг и цветы. Прижималось ко мне горячее детское тельце, словно искало защиты в сумерках вечерних.
Неволею мне вспоминался хозяин дачи — родной дедушка малышки, который сейчас дремлет в душном вагоне метро, прибиваясь к отдыху, к пустому дому. Неволею вспоминал и вздыхал.