Так почему мой разум опустел теперь, когда он бросил эти роковые слова?
Из-за встречи с ним, её внезапности. Он появился из ниоткуда — я не была готова к этой неожиданной атаке. Но до этого момента, мне казалось, что я хорошо справлялась с собой. Никакой театральности или чего-то такого.
А затем он произнёс слова, за которые я отдала бы бабушкины серьги, когда родилась Бри.
«Я хочу увидеть Брианну».
Но он этого не сделал. Не тогда. Не тогда, когда был нужен мне больше всего.
Мне пришлось принимать лошадиные дозы витаминов, но отказ Митча оказался самой горькой пилюлей.
— Твою дочь? — у меня не получается избавиться от налёта насмешки в вопросе, когда я пронизываю взглядом глаза, в которых раньше с радостью тонула. Теперь эти глаза и это лицо, которые я когда-то считала невообразимо прекрасными, ничего во мне не пробуждают. Ни капельки. — Откуда ты знаешь, что она твоя? Я думала, тебе нужен тест, чтобы доказать твоё отцовство.
Под загаром на его скулах проступает румянец.
— Я знаю, что она моя, — сообщает он низким, грубым голосом. Если бы Митч был ребёнком, он бы заёрзал на месте. Но вместо этого он отводит взгляд.
Мне бы чувствовать злорадный триумф на его очевидное смущение, но то, что я испытываю больше напоминает свежую, ещё не до конца зажившую рану, в которую тыкают чем-то острым.
Он неторопливо возвращает ко мне глаза.
— Пейдж, мне жаль. Я облажался. Мне не стоило никогда оставлять Брианну, и неважно, что между нами произошло. Неважно, что я чувствовал. Она ни в чём не виновата и заслужила от меня лучшего. Она заслуживает от меня лучшего.
Да, он признал свою вину перед дочерью. Она на первом месте. Но у меня не выходит не заметить, что он не сказал о том, что поступил неправильно, оставив меня. И я раздражаю сама себя тем, что меня это жалит. Не так как глубокая зияющая рана почти год назад, но всё равно.
— Почему ты на самом деле вернулся, Митч? Из-за бумаг, которые думал, что я тебе отправила? Ты думаешь, я хочу, чтобы ты отказался от родительских прав? — Это всё, что я успела понять из сказанного им до сих пор, и как объяснение его присутствию здесь — оно годится.
Он отрицательно мотает головой.
— Нет, я здесь, потому что хочу увидеть дочь. Я решил вернуться домой до того, как прочёл бумаги.
— Ну что ж, я не отправляла их. — Но догадываюсь, кто мог. — Хотя это не значит, что я об этом не думала, — добавляю я, давая ему понять, что это не за пределами возможного.
На его лице мелькает тревога, но она быстро сменяется решимостью.
— Я никогда их не подпишу.
— Отлично, — произношу я, беззаботно пожимая плечами. — А теперь, когда ты знаешь, что твои родительские права не находятся под угрозой лишения, можешь вернуться в Нью-Йорк.