Я снова встретился с силой, она объявилась тут в самом наипримитивнейшем виде — распущенная, невежественная и первобытно злая; она черпала мощь сама из себя, ибо не ведала пока ограничения и властвовала, поскольку еще не получила отпора.
Учитель посадил меня за пятую парту у окна, рядом с Франтиком Мунзаром. Не знаю, что его побудило поступить так, очевидно, он пытался как-то уравнять классовые различия и сблизить ребят. Однако Франтик сразу люто меня возненавидел и тиранил с первого же дня. В его ленивом мозгу тем не менее хватало зловредности для измышления самых разнообразных способов мучительства. Стоило ему как бы нечаянно, незаметно толкнуть меня, как я летел со своего места на пол. Он настраивал против меня и других учеников, не столько забавы ради, сколько для того, чтоб доказать свое превосходство, он водружал меня на переменах на учительский стол и держал там, извивающегося в его руках и ревущего от злости, стыда и отчаяния, чтоб они глазели на меня, словно на чудо заморское, и щипали в свое удовольствие. Это он бросил мою бескозырку через чей-то забор, он же подучил ребят швырять в меня комьями грязи.
Пообещав отцу выстоять, воспротивившись матушке, пытавшейся вызволить меня из этого ада, я сразу понял, что мне не удастся сдержать слово и заполучить все обещанные дары, если я не склоню Франтика на свою сторону.
Я знал Франтикову слабину: он голодал. Когда мы на перемене вытаскивали из ранцев свои завтраки, он, насупив лоб, полыхая злыми взглядами, бродил от одного к другому и требовал своей доли, будто средневековый владыка, вымогающий десятину у своих подданных.
— Дай сюда!
Как правило, доля меньшая, чем половина, его не устраивала. Он проглатывал добычу и выискивал новую жертву, стремясь за перемену обойти как можно больше ребят. Мальчишки прятались, заглатывая свои бутерброды раньше, чем он их настигнет, либо жевали на уроке, но ни один не отважился отказать Франтику либо пожаловаться учителю.
Мне тут же пришло в голову, что не составит труда снискать расположение этого прожоры, чья утроба скорее всего и дома никогда не насыщалась досыта. Мои завтраки были обильнее и сытнее, чем у большинства моих одноклассников. Обычно мне давали дома две разрезанные пополам булки, густо намазанные маслом и проложенные ломтиками ветчины, кусочек шоколада и яблоко. Едок я был никудышный, дома меня всегда заставляли есть, а в школе, особенно на первых порах, я был так устрашен новой средой и обстановкой, что даже не решался вытащить эти булки из ранца. Поэтому, когда я вынимал их нетронутыми, дома разражался крик и сетования; позже я научился выбрасывать бутерброды по дороге. Вполне понятно, что, когда я объявил, будто мне мало моих прежних бутербродов, и попросил прибавить еще одну булку и дольку шоколада, я привел домашних в восторг и радостное изумление.