— Ну-ну, Пепек, какого черта ты так переживаешь. Не пройдет и недели, как я подберу тебе новых партнеров, да каких!
Но это слабое утешение, и оно не в силах разогнать тучи, собирающиеся в душе помещика.
— Других я не желаю. Мне нужен именно он, потому что я должен обыграть его. Для того и деньги достал.
Трактирщик, привыкший общаться с пьянчугами и соглашаться с их сумасбродными затеями и речами, смущен этим отчаянным бунтом с виду трезвого человека против реальности, очевидной и ясной, как белый день. Пускай про Пепека говорят что угодно, но всякая дурость должна иметь свой предел.
— Где я тебе его возьму, — рявкает трактирщик бешено. — Бежать и вытащить его из кутузки?
Ему и в голову не пришло, он и предположить не мог, что в своей короткой речи обронил слово, переполнившее чашу ярости помещика. Пепек поднялся, дрожащей рукой вернул бумажник на прежнее место и, пошатываясь, вышел за дверь.
— Я его найду, — бросил он с порога.
Председатель районного суда уже закончил сегодняшнюю работу и предается мечтам и рассуждениям, в еретичности которых он отдает себе полный отчет, но, несмотря на это, не противится им, когда Пепек без доклада врывается в его кабинет. Помещик очутился перед ним неожиданно, словно возникнув из его мыслей, и судье необходимо приложить усилие, чтобы прийти в себя, пока брат подходит к его столу. Судья быстро снимает очки и поднимается, так как не ждет от этого визита ничего хорошего. Он глядит на брата, прищурив глаза, отчего на переносице образуется глубокая складка, и резко спрашивает:
— Кто тебя сюда впустил?
Его вопрос не достигает сознания помещика, обуреваемого сумасшедшим роем идей, удравших от своего стража.
— Почему ты его арестовал?
Судья растерян, он лихорадочно вспоминает и прикидывает в уме, пытаясь понять, чего хочет брат, и по старой привычке практика, привыкшего читать на лицах то, чего не находит в словах, снова надевает очки. Лицо брата, искаженное гневом, напряжено и озарено светом более мощного и страшного пламени, чем простое раздражение.
— Ты подстроил все это, чтобы не дать мне выиграть. Ты и твой дед.
Пепек драматическим жестом нацеливает свой толстый, корявый от работы указательный палец брату в грудь:
— Ему незачем было воровать. Это ты его подбил.
Наконец судья начинает понимать, в чем дело, и его сотрясает леденящее душу ощущение, что в бессмысленном обвинении брата есть доля правды. Это происходит, видимо, от возникшего вдруг воспоминания о том дне, когда он сидел, как и всегда, на своем месте в трактире «У лошадки», обедал и, как обычно, сдержанно беседовал с сотрапезниками, игнорируя при этом игрока, который потягивал водку у стойки бара. Разговор перешел на скверную привычку Гаразима оставлять всю выручку за несколько дней в нелепом сейфе в лавке, и судья высказал недоумение, отчего не нашелся еще предприимчивый человек, который бы проучил торговца. Человек у стойки повернулся спиной к залу, и в эту минуту символическая труба на крыше, видимо, сама по себе пришла в движение. Нет сомнения, что судья в этой истории не повинен. Не мог же он внушить этому человеку подобную мысль или предположить, что тот ухватился за его слова. Впрочем, ничего такого ему и в голову не пришло. Даже если его заподозрили в чем-то, мог ли он предвидеть все последствия поступка этого ничтожества? Ах нет, дела творятся сами но себе, даже если мы в них не вмешиваемся, и вина того, бездеятельно выжидающего, больше всего в том, что он им никак не препятствует.