Я ушел из канцелярии, утешившись лишь отчасти. Казалось, еще не все потеряно, но в дядино упорство верилось с трудом, поскольку речь шла о Маркете. И тут я не слишком ошибался, потому что не прошло и трех дней, как Маркета стала уходить из кассы около четырех часов и возвращаться только около шести. Когда это повторилось несколько раз подряд, я отважился спросить:
— Куда это ты все ходишь, Маркета. Наверное, в костел вместе с маменькой?
Нет, оказалось, что тетя теперь сидит дома,. чтобы составить компанию дочери.
— Мы репетируем, Карличек. На следующей неделе у нас концерт.
— Репетируете? Да с кем же?
— С паном Кленкой. Я буду петь его песни.
Какого еще ответа я мог ожидать? Я громко проглотил слюну.
— Вот это прекрасно, — выдавил я. — Лучшей исполнительницы ему не найти. Однако что скажет дядя?
Глаза Маркеты вдруг сузились, взгляд стал недоверчивым.
— Почему ты спрашиваешь? Тебе что-нибудь известно?
Это было ошибкой. Я тут же ушел в себя и выдавал ответы с такой осторожностью, на какую только был способен.
— По-моему, дядя недолюбливает Кленку. По крайней мере, он как-то выразился в этом смысле.
Маркетино лицо на мгновенье потухло, она смотрела на меня со страхом и тоскою.
— Давай выйдем, здесь трудно говорить.
Я кивнул делопроизводителю, показав ему на кассу.
Мы вышли. Ветер накинулся на нас, будто бесцеремонный сорванец, и мы спрятались в воротах дома, чтобы там найти от него защиту. Разговаривая вдвоем в том месте, где кончалась тьма подворотни и открывался вид на залитую солнцем улицу, не походили ли мы на влюбленных, которые никак не могут прервать свиданье? Как бы мне хотелось этого! Рукой я придерживал на груди пиджак, куда пытался забраться ветер. Мою руку Маркета накрыла своею рукой. Мы стояли так близко друг от друга, что ветер, искуситель, плут, проказник и скандалист, время от времени швырял мне в лицо пряди ее локонов. Я заставил смолкнуть свое сердце.
— Отчего ты думаешь, что он его не любит?
Нет, Маркета нимало не щадила меня. Но я противился горькому чувству, охватившему меня, я не мог ему позволить излиться в тех словах, которые я вынужден был произвести:
— Не знаю. Наверное, потому что вообще не доверяет музыкантам.
Маркета со свистом втянула в себя воздух, словно слова мои обожгли ее.
— Но Кленка — не просто музыкант. Это — один из самых больших талантов, которые когда-либо появлялись у чехов. Так все о нем говорят и пишут. Когда-нибудь короли почтут за честь видеть его у себя.
Она горячо убеждала меня, что ее избранник — необыкновенный, и ей не пришло в голову ничего лучшего, чем этакая хрестоматийно-журналистская фраза. Она меня не тронула.