— Ну? — ликовал Мордухай.
— От имени кагала тебе, сын мой, объявляется сокровенная благодарность.
— За что вы меня мучаете? Почему вы схватили, выкрали меня?
Зашаталась Рахиль Коган.
— За то, дочь сатаны, что ты — изуверка проклятая. Отрекись! Вернись опять к нам! Согласна?
— Ни за что!
— Это твое последнее слово?
— Последнее.
— Ребэ Шолом, ваше заключение?
Ребэ Шолом поникнул своей седой головой.
Он хотел говорить громко, торжественно, но голос его дрожал.
Какая-то борьба происходила в нем.
— Я… я, как старший из старейшин кагала, объявляю: несмотря на все попытки и старания наши склонить Рахиль Коган к возвращению в лоно истинно правого юдаизма, мы потерпели поражение. Обуянная бесовской слепотой, Рахиль Коган противится этому, произнося хулу на святую Тору, на нашу святую веру. Посему мы постановляем предать ее каменьям, пыли и смерти.
Глухонемой старый еврей подошел к столу, за которым заседал трибунал кагала.
Он нагнулся, поднял камень каким-то чудом очутившийся в его руках и бросил его в девушку.
— О! Вот истинный сын Израиля! — захлебнулся в восторге Мордухай.
— Ведите ее!
— Сейчас?
— В Библии сказано: «Не пройдет и часа, как ты, преступившая завет, будешь умерщвлена».
Глухая местность. Дома остались далеко позади.
— Иди, иди, проклятая! — слышится злобный, гортанный говор.
Четыре палача-еврея тащут девушку.
Рот ее закрыт. Она хочет, мучительно хочет кричать, но не может.
— М-м-м, — вырывается из ее рта.
— Клянусь святой Торой, это так! Этот проклятый Коган, несмотря на всю свою «святость», гнетет нас, бедных евреев. О, знаю я его! Он любит говорить: «Я — первый еврей!» А что он делает для того, чтобы утереть слезы бедняков? Ничего! Я узнал про шалости его дочери. И я поклялся ему отомстить. Вот она, дочь его, которую мы с Морисом выкрали из поезда! Пусть кровь ее упадет на голову его! Пусть мозги ее расплывутся в душе его!
Все страстнее, озлобленнее звучит голос еврея-изувера.
— Иди, иди! О, проклятая!
В глазах красавицы девушки застыл смертельный ужас.
— М-м-м! — безумно рвется она из рук единоверцев.
Забор, дощатый.
К нему подвели «розу потока Кедронского».
И сняли с ее лица повязку.
— Смотри! — крикнули ей сородичи-евреи. — Ну, Рахиль, решайся: или отступление — или смерть.
Жалобный крик прокатился по унылой поляне.
Там, далеко вдали, виднелись постройки поселка «Ротомка».
— Господи, что вы со мной делать будете? — дрожит смертельно бледная Рахиль Коган.
— Что мы с тобой делать будем? По Ветхому завету Бога грозного Адоноя мы будем побивать тебя камнями. И помни, что каждый камень будет прижиматься к лицу твоему, к груди твоей.