— Вы пономарь этой церкви? — спросил властно Путилин.
Тот при виде важного барина быстро вскочил.
— Я-с.
— Могу я с вами разговор иметь приватный, секретный?
— По… пожалуйста, — пролепетал удивленный пономарь.
Он пригласил нас в свое неказистое помещение, в котором, однако, чувствовался известный достаток.
— Что… что угодно вам, господин? — приглашая нас сесть, обратился пономарь к Путилину.
Мой друг внимательно осмотрел церковнослужителя.
— Гм… рост подходит — как будто будет впору… а вот как с доктором быть? — бормотал он.
Пономарь глядел на нас испуганно, почти с ужасом.
— Виноват, господин… что вам угодно?
Голос его дрожал. В глазах светился страх.
— Что мне нужно? Ваш подрясник, почтеннейший.
— Мой подрясник? Зачем?
— И при этом я добавлю: нет ли у вас еще более старого?
Пономарь перекрестился, широко, истинно поволжским крестом.
— Чур, чур, чур меня! Наваждение.
Путилин, улыбаясь, вынул бумажник.
— Вот что, любезный: деньги любишь?
И он, раскрыв бумажник, вынул двадцатипятирублевую бумажку.
— Так на, держи! А подрясник скидывай и давай мне.
Пономарь совсем растерялся.
— Это… для чего же?
— А для того, что он мне надобен. Да вот, кстати, подыщи еще какой-нибудь иной, самый захудалый. Ну-ну, живо: двадцать пять рублей, чай, деньги немалые.
Пономарь исчез.
Путилин стал быстро гримироваться.
Чем, вы думаете? Спичкой, простой спичкой! Он, обуглив ее, рукой гениального мастера-гримера провел несколько резких черт на лице. Затушевал… Новой спичкой еще добавил, третьей — оттенил впадину глаз, морщины у щек. Свои великолепные бакенбарды соединил в одну длинную-длинную, узкую бородку.
Ликующий пономарь притащил такую рвань, что я только подивился.
— Одевай на себя, доктор! — приказал мне Путилин. — А я одену вот этот. Ну, скидавай!
Пономарь трясущимися руками скинул с себя свой черно-порыжелый балахон.
— Чудесно, чудесно! — довольно бормотал Путилин.
Пономарь стоял ни жив ни мертв.
Лицо его было глупо до такой степени, что я не мог, несмотря на всю трагикомичность этой минуты, удержаться от смеха.
— Ну, теперь слушай меня внимательно, отче пономаре, — начал Путилин. — Садись. Ах, да, веревку дай, простую, да скуфью. Еще заплачу.
Я невольно залюбовался Путилиным: какая поистине волшебная перемена в нем! Передо мной — сгорбленная фигура не то растриги-монаха, не то выгнанного заштатного дьячка.
— Держи еще десять рублей. Доволен?
— Милостивец… господин, — лепетал испуганный донельзя пономарь.
Я чувствовал себя отвратительно в засаленном, дырявом пономарском балахоне.
— Язык умеешь держать за зубами?