День в гимназии начинался общею молитвою в церкви. В воскресные и праздничные дни была вечерняя и утренняя службы, на которые мы собирались в мундирах. Пел гимназический хор, и пел всегда плохо, несмотря на то, что и голоса были, и учитель пения был штатный, а вот не выходило, тогда как в приходских церквях города пели чудесно. Гимназическая церковь считалась аристократической и посещалась высшим обществом города. Да и бывать в ней, действительно, было приятно. Здесь не было толпы, была полная тишина, служба была проста, трогательна и не длинна. Нас, гимназистов, редко когда проверяли в явке в церковь, а собиралось всегда много. Звонари, псаломщики, ктитор, прислуживавшие в церкви, — это все были гимназисты, что тоже создавало некоторый интерес: а ну, как это Лихоносов сегодня «Апостола» прочтет, как певчие споют, какой перезвон будет и т. д. У гимназисток не было своей церкви, и их изредка, в «царские дни», приводили к нам, а это уже было целое событие.
Два года, проведенные мною в гимназии, я считаю лучшими в своей жизни. Дома была чудесная близость с матушкой и сестрами. Аня тоже была в гимназии, и ее подруги, Люба и мои товарищи составили дружный кружок молодежи, часто у нас собиравшийся. В обстановке дома с пустынными парадными комнатами и ютящейся жизнью в «угловой» произошла коренная перемена. Все комнаты стали обитаемыми, жить стали не для гостей, а для себя. Куплен был рояль, со стен гостиной исчезли олеографии с видами «святых мест» и высочайших особ. Появление гостя не требовало обязательного угощения и суеты. Часы дня были регламентированы. Словом, все, мешающее свободно и легко чувствовать себя дома, понемногу исчезало. Зависимость «от кого-то» ослабевала. И вместе с тем, дом оставался по-прежнему уютным, сверкающим чистотою и порядком. Так же везде горели лампады, так же готовились к праздникам и свершали весь круг церковной жизни, быть может, только слегка смягченный и более осмысленный. Кружок товарищей цвел молодостью, бурными надеждами и мечтами об «исключительном». На сегодня из шести человек кружка осталось в живых только двое: один из них Дмитрий Григорьевич Лихоносов, после большого взлета в своей жизни, доживает свой век в Доме престарелых ученых. Другой — пишущий эти строки. Не стало четырех. Не всех их мне жаль одинаково.
Нестеренко Сергей… Мы сидели с ним в восьмом классе за одной партой. В нем было что-то беспокойное, прыгающее. Он слишком много махал руками. Сама игра его на рояле не успокаивала, а скорее раздражала. И в университет он поехал не в Москву или Харьков, а в Неаполь, а почему в Неаполь — он и сам не мог сказать. Осенью 1918 года при «великом движении на юг» он застрял в Тихорецкой, больной сыпным тифом. Аня видела его там, «несчастного путника на большой дороге». Там он и скончался.