Впечатления от окружающей жизни тяжелые. В прошлое воскресенье я был в деревне Алекино и побывал там в избе, где мать сорока лет больна тяжелым, не операбельным раком. Муж убит на войне, а четыре детских головки с любопытством и страхом смотрели на доктора. Хлеба давно нет, картофель на исходе. Старшей девочке 15 лет. В избе предельно пусто… Мать взял в больницу, а детишки из головы не идут.
Сегодня на рынке купили полторы меры картофеля за 255 рублей. Появилось масло по 200 рублей килограмм. Рынок пуст. Продавать, по-видимому, нечего. Из Владимира письмо от моей секретарши Юдифи. Пишет: "Счастливый Вы человек, что бросили Владимир. Больница в полном развале, а Ваш заместитель такой хам, что ужиться с ним невозможно".
Здесь же мои дела идут морально хорошо. Материально все еще "ниже среднего". Третьего дня выступал с большим докладом на районном совещании медработников. Ты пишешь мне — "спрятаться", "стать незаметным", "затеряться". Да разве это возможно здесь для меня? Конечно, это невозможно. Вопрос с "главным врачом" я еще не решил. Не стоит мне завязать в той грязной гуще, в которой находится больница. Понятно, думается иногда, что сумел бы я быть полезным? Конечно, сумел бы, если бы дали возможность работать, но ведь не дадут. Здесь мне стало ясным, как труднее во много раз работать в районе — и по скудости средств, и по малому кругозору районных работников, по их запуганности и по "быту", тесно оплетшему все деловые отношения в районе.
Положение теперешнего зав. райздравотделом отчаянное и морально, и материально. Живет он за 5 километров от Тарусы в деревне. Его жена — врач, вот уже месяцев 9 не может получить работы здесь. Дети его, как живущие в деревне, не получают хлеба. Он на одной ставке, а "сам шестеро". А в больнице обокрали продуктовый склад, нет дров, белья и ужасные сестры… Ну, все это к слову пришлось. Дома у себя я забываю о всем этом и живу своими интересами. Да вот, кстати, "о жалобах на современного врача". В современном враче нет "нравственного стержня", а без этого, по Гуфеланду, "врач есть чудовище"… Ну вот, какое длинное письмо. Это месть за твое долгое молчание».
31 марта. «Милая Анюшка! Ока тронулась. На днях пойдут пароходы. Мой выезд отсюда становится реальным. Ты не пугайся: у меня будет командировка, да кроме того, я и остановлюсь не у тебя, а у Любочки, а главное, я тут же и уеду в Загорск, где и пробуду три последних дня Страстной недели и только после Пасхальной заутрени вернусь в Москву.
Погода стоит чудесная. Вчера уже читал на террасе. Прилетели скворцы и заняли свои квартиры. Ока разливается до горизонта. Я что-то уже пытаюсь делать на усадьбе, но только пачкаюсь, отдавая дань своему нетерпению.