В 9 часов вечера началась первая панихида. Собралось больше 20 человек. Настроение у всех было приподнятое и возвышенное. Очень горячо отнеслись ученики старые и юные.
На следующий день в девять вечера состоялись Парастаз и отпевание.
Раздал я 340 свечей, и их не хватило. На отпевании были и пели Обухова, Степанова, Козловский, Мигай. Пел большой хор певчих. Служба прекрасная. Казалось, что огонь в душах горит. Многие плакали.
Дорогой М. М., грусть у меня глубокая. Все время чувствую, что перед ним и за него виноват. Пишу рассеянно и больше писать не могу. К.Родионов».
27 марта. «Дорогой Михаил Михайлович! Сегодня мы хоронили нашего Константина Николаевича. С утра его тело было перевезено в Большой зал консерватории. Около 10 часов пройти в зал и даже приблизиться к консерватории уже было нельзя. В 12 часов началась гражданская панихида. Половина залы, у эстрады, где стоял гроб, утопала в зелени, венках и живых цветах. Музыка длилась четыре часа. Все виды и роды музыкального искусства послали последнее "прости". Оркестр. Квартет. Орган. Хор. Певцы. Певицы.
Перед лицом смерти все опять и опять звучало неразрешимой загадкой…
Жизни новой
Заря блестит и мне.
И встретимся мы. Скоро
В неведомой стране…—
пела Обухова.
Подожди немного,
Отдохнешь и ты…—
пел Козловский.
Сердце молчит,
путь не ведом…
— пела Дорлиак.
В четыре часа похоронная процессия двинулась по Никитской. Огромные толпы народа стояли вплоть до Кудринской площади, откуда машины с телом, венками и провожатыми пошли быстрее.
Могила Константина Николаевича была приготовлена в ряду со Скрябиным, Рубинштейном и Танеевым.
Стоял яркий солнечный день. Блестели на солнышке древние купола и башни монастыря. Начались речи. Их было немного, и это было хорошо.
Наступила минута молчания. Гроб стали опускать в могилу. И в это время гулко ударил колокол монастыря. За первым ударом протяжно раздался второй, и начался мерный звон ко всенощной. Это была последняя музыка на земле, проводившая Константина Николаевича в могилу.
Как мне горько, что в этот тяжелый час я не могу обнять Вас и пожать Вам руку. Сергей Симонов».
Глава третья. ТАРУСА (1949–1953)
Тысяча девятьсот сорок девятый год мы встретили с еще не угасшей скорбью о Константине Николаевиче и нарастающей тревогой о здоровье Саввича. А он болел и не болел. Работал и полеживал. Молчал и не жаловался. А жизнь со своими «злобами дня» и жутким существованием советского человека при «культе личности» не давала времени на чем-либо долго остановиться и задуматься.
Уже третий год я работал в Тарусской больнице, но за все годы моей врачебной деятельности не чувствовал себя так не у места, как здесь. Коллектив больницы был неплохой. Пришибленный, конечно, робкий, ну а все же хирург Павел Дмитриевич Ивановский был личностью незаурядной и прекрасным хирургом. Большой честности и чистоты, этот человек совсем не сумел взять от жизни ему положенное. Не сумел, а быть может, и не захотел. В описываемое время ему уже ампутировали одну ногу (эндоартериит). Это же грозило и второй ноге. Кроме того, он перенес тяжелую семейную драму. Все это, конечно, давило на него, но не сделало из него ни брюзги, ни меланхолика. Он мог и хорошо посмеяться, и хорошо отозваться на шутку.