Во второй половине августа начался разъезд наших музыкантов и не музыкантов. Лето, по крайней мере для москвичей, окончилось. 24 августа езжала и Софья Владимировна Герье. Это лето она особенно была легка и светла. Старый человек, она была пленительна и внутренне, и внешне своею свежестью чувств, своею породистостью. Отец ее, Владимир Иванович Герье, профессор историк. Мать, рожденная Станкевич, портрет которой висел в кабинете Софьи Владимировны, пленяла своею красотою и «усадебным» благородством…
Сама Софья Владимировна десять лет прожила в Италии, была профессором итальянского языка в Институте иностранных языков и была теософкой. Первые годы эта ее теософичность с некоторым привкусом нетерпимого сектантства как-то стояла между нами. Но за последние годы это ушло. Софья Владимировна становилась все мягче, окрыленнее, и становилась нам все ближе и дороже. Особенно крепла дружба между нею и сестрою Анной Михайловной.
Итак, провожая Софью Владимировну в Москву, мы стояли на углу улицы, поджидая «Победу». Все были немного возбуждены, даже, быть может, немного излишне веселы и болтливы. Разлука не казалась долгой, не огорчала и обещала радость встречи. Подошла «Победа». Последние пожелания и поцелуи.
Увы, что нашего незнанья
И беспомощней, и грустней?
Кто сможет молвить: до свиданья,
Чрез бездну двух или трех дней?
31 августа Софья Владимировна скончалась.
От нас скрыли и болезнь С. В. — тяжелый инфаркт сердца, и ев смерть. И мы не присутствовали на ее похоронах. Это скрывание было не нужно, и потеря была не менее от этого тяжела. Особенно тяжело переживала эту смерть Аня. И я думаю, что ее последующее заболевание тахиаритмическим трепетанием предсердий связано с этим.
Ноябрь особенно был для нас тревожен. Не тревожилась, кажется, только сама больная. Это было прекрасно в ней. Что же касается меня, то вот тютчевские четыре строчки:
Все, что сберечь мне удалось
Надежды веры и любви,
В одну молитву все слилось:
Переживи, переживи!
К Новому году состояние Ани было таково, что ей позволили посидеть за новогодним столом и выпить… рюмку «боржома».
Наступил 1957 год. Мне пошел семьдесят пятый… Пора, пора кончать.
Эпиграф к этому концу беру опять у Тютчева:
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы.
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих — лишь грезою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
В середине января мы с Анею и Надеждою Васильевной Крандиевской выехали в Тарусу на «нах кур» и прожили здесь до конца февраля. Погода стояла чудесная. Мы ежедневно не спеша гуляли. Писали письма, читали. На нашей же улице это время пожили и Симоновы — Сергей Михайлович с Натальей Александровной. А к нам затем подъехал Е.С.Медведев. Опять два пианиста и скрипач. В зимние вечера особенно была приятна музыка. И особенно игра в четыре руки Симоновых.