— Прости. — Я издала страдальческий вздох, опустила плечи, признавая поражение.
Он приподнял край своей рубашки и потер свои идеальные шесть кубиков пресса, лениво потягиваясь и зевая одновременно.
— Мне кажется, что я угробил вашу машину в хлам мисс Грин.
Подождите… что?
— Ты… — Я откашлялась, оглядываюсь кругом, чтобы убедиться, что это не шутка. — Ты разби… я имею ввиду, ты повредил мою машину?
— Да. Я врезался прямо вам в зад. Простите за каламбур, но это безусловно так. — Он присел на корточки и, нахмурившись, осмотрел то место, где наши два авто впечатались друг в друга. Своей загорелой ладонью он погладил блестящий металл своего внедорожника.
Джейми сказал так, будто это он врезался в мою машину. И я понятия не имела почему. Может он хотел шантажировать меня.
Я рассматривала себя, как уважаемого учителя с моральными принципами. Но, также, я считала, что не смогу мыться в океане и спать в своей машине. Если я соглашусь, что стукнула машину Джейми, то определённо это и буду делать, после разорения.
— Джейми, — вздохнула я, сжимая золотой якорь на своём ожерелье.
Он покачал головой и поднял руку вверх.
— Так что я испортил вашу тачку. Дерьмо случается. Разрешите мне исправить всё.
Что. За. Чёрт?
Понятия не имею, какую игру он ведёт. Я знаю только одно, что, скорее всего, он справляется с этим лучше меня. Поэтому, в духе истинной Мелоди Грин, я развернулась и пошла обратно к машине, по сути убегая прочь от этой ситуации как трусиха, каковой я по сути и была.
— Эй, не так быстро, — усмехнулся он, хватая меня за локоть и разворачивая назад.
Я повернулась, и мой взгляд оказался прикован к его ладоням на моём теле. Он убрал их, но уже поздно. Бабочки запорхали у меня в животе, а кожу начало покалывать от желания. Меня заводил и возбуждал один из моих учеников.
Только Джейми Фоллоуил не был просто учеником. Он был ещё и богом секса.
В школе «Всех Святых» ходят истории длинною с чёртову Библию, доказывающие это. И, если слухи правдивы, то у парня есть кое-что длинное и впечатляющее.
Фоллоуил заставлял меня чувствовать себя также некомфортно, как и его мать. Единственное отличие в том, что его мать внушала мне страх, а он — задевал моё самое чувствительное место. Он делал так, что я ощущала неловкость.
Наверное, это от того, что мой взгляд всегда обращался в его сторону, когда я преподавала ему литературу. Как мотылёк, летящий к пламени, я всегда замечала его, даже если и не желала этого. Меня беспокоило, что ему это тоже было известно. То, что я смотрела на него так, как мне не следовало, пока он придуривался, копаясь в своём телефоне.