Я ПРОСЫПАЮСЬ В СВОЕЙ ПОСТЕЛИ. Одна. Утро следующего дня. Родители все еще в Нью-Йорке. Спускаюсь по лестнице и обнаруживаю, что Коджи печет блинчики. Не произнося ни слова, он протягивает мне тарелку.
– Ты о'кей? – наконец спрашивает он.
Я киваю:
– Вроде да.
Откусываю кусочек и смотрю на брата:
– Что ты помнишь о Мике? Ты сейчас старше, чем она… Чем она была.
– Я знаю, – говорит он.
– Помнишь, как она выглядела?
– Конечно, – говорит он, а потом расплывается в улыбке. – Как ты.
Потом улыбка исчезает:
– Нет… Не совсем.
– Я скучаю по ней, – произношу я.
– И я. Я тоже скучаю.
У него такой грустный голос.
– Я бы тоже так поступила, если бы дело касалось тебя, – говорю я. – Я помогла бы тебе держаться на плаву, как это сделала для меня Мика. И сначала отдала бы тебя спасателю. Вот что я имею в виду.
– Я знаю, – говорит он, и знаю, что он меня понимает.
– Коджи, хочешь, прокатимся?
– Куда это?
Я улыбаюсь:
– Узнаем, когда доберемся.
Мы выходим из машины в пустыне, разговаривая о Мике. Мы говорим о ней до самого заката, а потом едем за такос, и Коджи рассказывает мне, как хочет заниматься музыкой и как ему нравится девочка по имени Мэгги, и я говорю ему, что не знаю, где буду учиться, и мы болтаем, болтаем, болтаем, и я понимаю, что все это время Коджи ждал, когда же я поговорю с ним. Ждал, пока я его замечу.
Этим же вечером родители возвращаются домой, и мама первым делом бежит ко мне и обнимает меня.
– Рейко, Рейко, – шепчет она, прижав к себе мою голову. – С тобой все хорошо?
Я обнимаю ее в ответ.
– Я в порядке, – говорю я. – И, мам, – добавляю, отстраняясь и глядя на нее: – Я хотела бы поговорить о Мике.
Ее глаза блестят.
– Как я рада, – отвечает мама.
Позже, когда мы уже посмотрели в гостиной фотографии Мики и поделились воспоминаниями о ней, я делаю глубокий вдох и спрашиваю о том, о чем хотела спросить весь день:
– Может, посмотрим видео с последнего ее фортепианного концерта?
И вот она уже появляется на экране. Мика играет на фортепиано. Мы до сих пор его не продали, но никто к нему не прикасается. Распрямив плечи, она выходит на сцену, волосы убраны в тугую кичку. На ней белая накрахмаленная рубашка и черные брюки.
– В тот день она показалась мне такой взрослой, – говорит мама, – а теперь поверить не могу, что так можно было подумать, ведь она всего лишь маленькая девочка, которая разоделась и притворяется взрослой.