А он говорил так, как будто мужчине на самом деле было не безразлично, что Аман мог непоправимо повредить себе что-нибудь, остаться калекой, которому пришлось бы бороться за лишний вздох, навсегда лишившись возможности гореть в жгучем пламени танца. Губы юноши дрогнули уже не столько зло, сколько болезненно-ломко: так и есть! Ведь как понравился красавчик-танцор на пиру — никаких денег не было жалко, чтобы выкупить, а игрушка вдруг сломалась бы. На что больной наложник нужен — ни скуку развеять на досуге, ни перед гостем не похвалиться, ни в постели не позабавиться… Как здесь не переживать!
Зато в доброту теперь играть куда как весело: разве не приятно, когда осчастливленный раб руки целует! Кому как не Аману о том судить — нацеловался!
Чему позавидовал, зарвавшийся слепец, что какого-то мальчишку по головке погладили, а ты так и не дождался? Ну, так сейчас получил — радуйся!
Однако настроение почему-то было весьма и весьма далеко от радости, и даже чтобы душу отвести ничего на глаза не попалось, так что Амиру при всем старании было бы трудно выбрать менее подходящее время для приручения своего строптивого приобретения.
Князь появился как всегда неожиданно, безмятежно поинтересовавшись у мрачного юноши:
— Позволишь к тебе присоединиться? — он указал на низкий столик с обильным завтраком, один вид которого необъяснимо вызывал еще большее раздражение.
Амани слегка пожал плечами, безэмоционально уронив:
— Все в этой крепости принадлежит вам, господин.
«Даже я!»
— Это имеет какое-то отношение к завтраку? — поинтересовался мужчина больше удивленно, чем рассержено.
Аман изобразил самую невинную улыбку, на которую был способен:
— У стула вы тоже спрашиваете, прежде чем на него сесть?
Ему все-таки удалось задеть своего господина, который как видно, тоже не отличался спокойным тихим нравом, но князь в который раз смирил накативший волной гнев.
— Разве я дал тебе повод чувствовать себя вещью? — мягко заметил Амир, вглядываясь в юношу. В кофейных глазах снова отразились сожаление и грусть.
У всего на свете есть свой предел, перетянутая струна лопнула с тихим звоном, и Амани устало ответил:
— Когда истина очевидна, нет смысла постоянно тыкать в нее пальцем… Отрицать тем более.
— Моя власть так ненавистна тебе? — спокойно спросил князь.
— Нет, — мгновенно отозвался Аман, — только то, что меня оказалось так легко купить!
«И продать…»
Исступленная горечь всплеснулась в голосе юноши, бессильно осыпавшись шорохом песчинок. Амани отвернулся резко, переведя дыхание.
— Ты говоришь об… ошейнике сейчас? — ровно спросил мужчина, подобрав нейтральное определение.