- Хорошая у вас жена? - спросила я, понимая, что на мой вопрос ему трудно ответить вполне объективно.
- О, просто чудовище! - Кедров рассмеялся нежно, открыто. Всё лицо его озарилось радостной, чистой, широкой улыбкой, какой могут озаряться черты лишь очень влюблённого человека, исступленно ожидающего встречи с любимой. Он сказал: - Вы не знаете, что у меня за жена! Ни одного дня мне с ней ещё не было скучно. Ну, да вы ещё слишком молоды. Не поймете!
- Красивая?
Он не понял, спросил:
- Что?
- Красивая она, ваша жена?
Озадаченный Кедров долго думал. От напряжения крутая, глубокая морщина прошла через его лоб.
- Вот уж, право, не знаю, - ответил он виновато. - Наверное, нет. А разве это так обязательно, быть красивой?
Я замялась.
- Ну, так принято. Говорят. Так в книгах пишут. И в жизни так думают, что можно любить одних только очень красивых. Не умных, не добрых, а лишь бы только нос был нужной длины.
- Да? - Нагнув голову, Кедров слушал. - Нет. Она некрасивая. Умная? Нет, не знаю. Ну просто, как вам сказать? Болтает бог знает что. Каждый день для меня какая-нибудь радость. Чистый цирк! Ей-богу, чудно!
- Счастливый вы человек! - Я вздохнула.
- Да. - Кедров коротко и серьёзно кивнул головой. - Да. Счастливый. Я и сам это знаю.
Мне странно видеть его таким, этого прославленного на всю армию человека, не раз вступавшего в артиллерийские дуэли с батареями немцев, отражавшего натиск множества танков, уничтожавшего целые батальоны немецкой пехоты и теперь не боявшегося ничего. Говорят, одно имя его наводит на гитлеровцев страх. Но вот он сидит передо мной, такой тихий и славный, полный воспоминаний о жене, и мне завидно, какой он домашний, как Женька сказала бы, «очень свой».
Я смотрю на него с чувством радости, хорошо сознавая, что Женька утром мне сказала неправду, и что эта неправда ей зачем-то нужна.
«Ну что ж, хорошо же! - думаю я. - Больше я тебе никогда не поверю».
- А что, Алексей Николаевич, вы не слыхали, как там наши? - спрашивает Улаев, садясь с нами рядом и пересыпая с ладони на бумажку табак. Он сворачивает козью ножку, подаёт огонь Кедрову.
Все, кто находится в палатке, - дневальный по штабу, санитары, бойцы - придвигаются ближе, слушают.
Размеренно, монотонно через гребень палатки перелетают снаряды и рвутся невдалеке, где-то на огородах сожжённой деревни. Но на обстрел никто не обращает внимания: все привыкли.
- Как там наши? - переспрашивает Кедров.
Мне нравится, что он окружённых считает своими. Кедров медленно, не торопясь закуривает, и лицо его словно задёргивается облаком дыма.