- Тревога! Сестра, тревога! Выноси скорей раненых!..
Ничего нет страшнее тревоги в госпитале. Среди лежачих. Сорок коек в палате. Сорок пар беззащитных, умоляющих глаз устремлены на тебя. Ждут спасения сорок жизней! А ты одна. Сорок маленьких ужасов в чёрных зрачках. Сорок тяжестей для твоих неопытных, ещё слабых рук. Двенадцать лестничных пролетов: вниз - вверх, вверх - вниз, сорок раз это самое вниз - вверх, - и ещё двадцать тёмных ступенек в подвал бомбоубежища, где горят тусклый, серые лампы.
- Женька, милая, спасибо, что ты пришла! Держи скорее носилки. Взяли!..
Вот где истинное милосердие. В поддержке товарища!..
А потом мы шли и прощались с Воронежем.
Голубой вечереющий проспект Революции удивительно красив в эти часы. Он словно в подсвеченном снизу искристом тумане. Кто-то из прохожих обронил папиросу, и я тотчас поспешила наступить на тлеющий на сером асфальте малиновый уголёк, загадав при этом желание. Это наш давнишний обычай: наступить на горящую папиросу и задумать желание. Какое угодно. Какое в эту минуту приходит в голову.
У меня желание всегда одно.
- Ну, как? Нет вестей от Бориса? - спрашивает Женька, устремив на меня свой мерцающий загадочным блеском взгляд.
- Нет.
- Странно!..
- Что ж тут странного! Он на фронте. Там сейчас не до писем.
- Нет, это странно. Я думала, он тебе пишет...
- Ничего, он напишет. Он на фронт мне напишет!
Не стану же, в самом деле, я ей объяснять, что мы с ним в ссоре. Что он теперь никогда уже мне не напишет, даже если жив и здоров.
Мы проходим втроём по проспекту, и встречные мужчины сперва смотрят почему-то на меня, потом переводят взгляд на Женьку, на её чёрные, как сапожная щетка, ресницы, на длинные ноги, потом, искоса, на высокую грудь Марьяны, на её белокурую толстую косу - и опять на меня.
Женька гордо вскидывает свою точёную голову, ревниво косится:
- Чего это они пялят глаза на тебя?
- А я почём знаю? Наверное, нравится моё платье!
Да, мои растоптанные башмаки и линялое, с расплывшимися разводами бумазейное платье рядом с Женькиным чёрным свитером и Марьяниной белой шелковой блузкой, я так полагаю, не могут не привлекать внимания проходящих.
А мне наплевать!
Мы идем и прощаемся с Воронежем.
До свиданья, Дворец пионеров и сад ДКА! До свиданья, бронзовый поэт Никитин! До свиданья, кинотеатр «Спартак»! В мирные дни нашей юности ты был прекрасен!
До свиданья, фонтаны Кольцовского сквера и плакучие вавилонские ивы. Вы не плачьте, ивы! Мы скоро вернёмся. (Кто знает, когда мы вернёмся?!)
Ты красив, наш Воронеж.