Вечером я сижу в сумерках в палатке вдвоём с Петряковым, грею у огня красные с холода руки. Только что я отправляла в Москву две полуторки раненых и теперь вся дрожу: бегала по морозу в одной гимнастёрке.
С улицы слышен надсадный визг пил. Это санитары готовят на ночь дрова. Кто-то крякает, всаживая в полено топор. Под брезентовым потолком тускло светится лампочка. Значит, в операционно-перевязочном блоке опять идут операции.
Где-то неподалеку от развилки дорог с хрустом шмякает о землю тяжёлый снаряд. Снег с деревьев рушится на крышу палатки и ещё долго-долго течёт, сухой, как песок.
Мы ждём с Петряковым возвращения из полка Женьки Мамоновой и Марьяны Поповой. Они уехали туда ещё утром, на рассвете, за ранеными, а вот уже и полдень прошел, и вечер настал, а их всё ещё нет. Прежде они никогда не запаздывали.
Я с тревогой прислушиваюсь к каждому звуку, долетающему с передовой. Жду.
- Иван Григорьевич, как по-вашему, почему они задержались?
- Не знаю...
- Может, что случилось?
- Всё может быть.
По уставу мы должны заниматься эвакуацией раненых лишь «на себя», то есть вывозить их из полков и батальонов, оперировать и перевязывать. А от нас дальше в тыл их должны забирать уже другие медицинские организации, все эти эвакопункты, армейские и фронтовые госпитали и прочая, прочая своим собственным транспортом. Благо, у них есть специальные, приспособленные для этого санитарные автобусы и солидные штаты.
Но с начавшимся наступлением всё как-то сразу перемешалось. Никаких «на себя». Мы привозим к себе, и мы же и отвозим. Никаких сменных врачей и сестёр: все работают, все принимают поступающий бесконечный поток. Отдыхать некогда. Мы работаем без передышки.
Приезжая из Звенигорода, Кубинки, Голицына, Москвы, после долгой и тряской дороги, я не имею права лечь спать, потому что за время моего отсутствия привезли новых раненых и мне нужно или ехать опять по той же самой дороге, или идти подменять того, кто дежурил по отделению. А уж он-то, наверное, как я, отдохнет, прислонясь головой к кабине машины, когда выедет вместо меня в дальний рейс...
Так случилось и сегодня утром.
Уезжая в полк с Марьяной за ранеными, Женька даже не сдала мне ночного дежурства. Не успела. И я с тревогой оглядываю свое скудное медицинское эвакохозяйство, всё ли в порядке: груду смолистых дров перед печками, ящики с медикаментами и оборудованием возле тамбура входа. На ящиках - термосы и ведро с водой для питья. Отгороженный плащ-палатками закуток для обслуживающего персонала - это наша «жилая» комната. Здесь мы находимся, когда есть свободное время: Женька, Марьяна, я, санитары, Марчик, Гурьянов. Здесь же стопкой лежат запасные меховые «конверты» и одеяла для тяжелораненых, наши вещмешки, сумки, противогазы и верхняя теплая одежда для того, кто уходит в рейс.