– Вы знаете, что он задумал? – Жестом остановив приготовившегося открыть створку парня, спросила его Еремеева.
Нику совсем не легонько трясло. А паника, охватившая душу, вовсе не хотела униматься и успокаиваться.
Еще она помнила юношу перед ним, равно как и то, что Максиму тот был дорог – а значит, мог к нему прислушаться.
Хотя в момент произношения вопроса уже пожалела об этом, прикусив нижнюю губу от досады.
– Знаю. – Смотрел на нее спокойный взгляд.
А сам Димка жестом указал в сторону, предложив пройтись.
Ника обернулась на машину, но все же двинулась вслед за доверенным подручным своего жениха.
– Все его люди знают, – подтвердил Димка. – Близкие.
– Он же несерьезно? Он же нас спасет? – Выпалила Ника свою главную надежду. – Он же не может указывать всему миру, в конце концов!
– Раньше Максим думал, что мир – это интернат, в котором он рос. Потом к этому миру добавилась пара километров в ту и другую сторону. Потом он увидел карту страны, и мир расширился. У него не было уроков, его никто не учил – не спрашивайте, как так получилось. Но и глобус он увидел довольно поздно, осознав, что мир – это целая планета.
– Но сейчас…
– Когда гнилая часть интерната взбунтовалась против него, он сжег его с ними внутри. – Жестко произнесли ей.
Ника стояла ошарашенная, словно огретая пыльным мешком.
– Было бы здорово, если бы у Максима появился повод не уничтожать этот мир.
Девушка через какое-то время осознала, что в тоне говорившего была искренняя просьба.
– Нашлось бы хоть что-нибудь, что удержало его от того, чтобы залить мир огнем. – Слабо улыбнулся Димка. – Потому что нам с этой планеты не сойти.
Запах табака от недокуренных и разломанных пополам сигарет боролся со снежной свежестью ветра, сквозящего с балкона через приоткрытую дверь и тонкую тюль штор. В гостиничном номере, часы на стене которого отражали десятый час ночи, царил полумрак и тягостное ощущение опоздания – той самой духовной разбитости, что следует за воодушевлением, уверенностью, легкой паникой и напряжением в попытке ухватиться за последние минуты.
Князь Черниговский зажег новую сигарету, посмотрел на тлеющую бумагу, концентрируясь на крошечных угольках, медленно угасающих без тяги. Разломал ее пополам и бросил в тяжелую хрустальную пепельницу. Он давно бы бросил с пагубной привычкой – как продавец товара, без которого уже не могли жить сотни людей, князя откровенно отвращало быть столь же зависимым. Но сам процесс, сам ритуал с тяжелой зажигалкой и лепестком огня его успокаивал. Отвлекал от защищенного телефона на столе, который не звонил уже более часа – что значило либо нерасторопность секретарей князя, обязанных скоммутировать его с иными землевладельцами империи. Либо же нежелание князей разговаривать с ним, Черниговским, лично.